Бешеный Лис - Красницкий Евгений Сергеевич

Казалось бы, все хорошо кончилось, как в сказке – витязь суженую отыскал, от ворогов освободил, теперь честным пирком – да за свадебку… – мать примолкла и утерла тыльной стороной ладони скатившуюся по щеке слезу. То ли так переживала свой собственный рассказ, то ли как раз резала лук. – Только ты, Мишаня, сказкам не очень-то верь.

Мишка даже вздрогнул оттого, как разительно изменился на последней фразе голос матери. До этого она, словно и вправду рассказывала сказку, говорила слегка нараспев, вплетая в свою речь характерные для сказочников словесные обороты. Последние же слова были сказаны зло, с каким-то особым ожесточением.

– В сказках, сынок, ничего не говорится о том, что полонянки, по многу раз насилованные, битые, униженные, за месяц из девиц в старух превращаются. И о том, что, даже сохранив рассудок, невеста после всего этого в женихе такого же кобеля, какие над ней измывались, видит, сказочники тоже помалкивают.

Короче, в монастырь она уйти решила. Как Федор ни уговаривал, как ни пытался о любви их напомнить… Там еще, как на беду, поп латинский с дружиной мазовецкой был. Все стращал, что самоубийство, хоть и неудавшееся, грех великий. И лях один. Упился, дурак, прусского пива да и ляпнул, что русичи, мол, неразборчивы – готовы из-под кучи чужих мужиков подстилку замуж взять. Федор его даже на поединок вызывать не стал, так, голыми руками, шею свернул.

«Стоп, стоп, стоп, сэр! Что-то маман понесло, такие вещи пацану рассказывать… Может быть, лучше как-то закруглить разговор? Сама же потом жалеть будет».

Мать между тем все с таким же ожесточением продолжала:

– В общем, ушли ляхи, и поп Кристину увез. Ему-то выгода – других наследников у отца Кристины не осталось, значит, все имущество и земли Церкви отойдут. Федор потом говорил, что это ему наказание Божье за то, что первый раз из выгоды женился, а Кристине о первом браке ни словом не обмолвился.

Ушли ляхи, остался Корней воеводой над четырьмя сотнями латников, и поехало. Начали с того, что Федор хозяина хутора, где Кристину нашли, гвоздями к дереву около муравейника живым приколотил. Пока пиво допивали, в дорогу собирались да хутор жгли, всё слушали, как тот прусс, заживо съедаемый, диким голосом орет.

А потом… Два городища прусских начисто выжгли, а сколько деревенек да хуторов – бог весть. Что с людьми творили – Корней по сию пору поминать стесняется. В конце концов доигрались – попали в лесной пожар. То ли их собственный огонь догнал, то ли пруссы сами лес подожгли, чтобы их зверство прекратить, да только еле выбрались. Полон, добычу – всё бросили, некоторые даже заводных коней потеряли.

Домой вернулись – звери зверьми, а тут еще засуха, неурожай. Сколько баб в то лето в синяках от мужниных кулаков ходили, почитай, всё Ратное. Батюшка твой Фрол Корнеич, покойник, тоже не раз приложился…

«Ни хрена себе, сэр Майкл, это что же такое ваш либер фатер откаблучил, что мать до сих пор простить не может? Дела-а… Пора заканчивать беседу, а то еще чего-нибудь такого наслушаюсь…»

Мишка попытался подняться с бревна, но мать придержала его рукой:

– Сиди уж! Начали, так до конца расскажу.

– Может, потом как-нибудь? – осторожно возразил Мишка.

– Сиди слушай! Давно пора было рассказать, да все случая не было. Дед-то обязательно до последнего дня дотянул бы.

«Сурпрайз, сэр! Оказывается, мне это все зачем-то знать положено! Интересно, зачем?»

– Уехал боярин Федор в Киев. Там женился во второй раз, опять на боярышне из знатного рода, снова стал при посольствах службу править. Разбогател изрядно, князем великим отмечен был не раз. В Царьграде чем-то так отличился, что золотой шейной гривной пожалован был и землями.

И с семьей все ладно получалось. Лет десять жили душа в душу. Он со своей Евдокии пылинки сдувал, на руках носил – всю любовь, что первым двум женщинам недодал, на нее изливал. Детишек троих нажили – двоих мальчишек и девочку. Катериной назвали.