Секрет моей матери - Никола Скотт (2017)

Дело в том, то некоторые люди почти не плачут, поэтому сами по себе слезы – это, пожалуй, неверное средство измерения чьей бы то ни было способности горевать, однако я никогда не принадлежала к числу таких людей. Напротив, я очень часто плакала; это было то немногое, в чем я преуспела. В детстве я рыдала с такой готовностью, что мама утверждала, будто мое тело полностью состоит из соленой воды. «Ты моя личная юдоль скорби», – говорила она. Я плакала, когда у меня выпадали молочные зубы, и из-за белого налета на миндалинах; я боялась, что кто-то притаился в моем шкафу, под кроватью или на дне бассейна. Я заботилась о бродячих кошках, подбирала птенцов, выпавших из гнезда, и целыми днями возилась с ними.

«Бога ради, Эдди, – говорила мама и, нетерпеливо вздрагивая, подсовывала мне салфетку, когда мои глаза расширялись и начинали подозрительно блестеть, а горло пыталось проглотить всхлипы, такие слабые и бесполезные, ведь нужно быть сильной, расправить плечи, справиться с ситуацией. – Соберись, милая. Посмотри на Венетию. Она на четыре года младше тебя, но никогда не плачет». Наверное, я была невыносимым ребенком: слишком часто заставляла маму морщиться, дергать щекой и сжимать губы так крепко, что они превращались в тонкие белые складочки, и поэтому, чувствуя приближение слез, я стала прятаться, обычно в туалете на первом этаже, где всегда было тепло и пахло лавандовым освежителем воздуха, принесенным миссис Бакстер. Многие годы спустя я купила собственную квартиру, и одним из ее немногочисленных преимуществ было отсутствие туалета на первом этаже.

И теперь, когда моя старая немезида, моя личная юдоль скорби наконец могла бы показать себя во всей красе, по странной прихоти судьбы я не могла разрыдаться. Все, на что я была способна, – это сдавленные всхлипы и конвульсивное сглатывание в попытках избавиться от странного кома в горле, который, казалось, застрял навсегда, словно маленький толстый тролль. Дело не в том, что я не сожалела о маминой смерти. Конечно, сожалела. Кто же в этом бренном мире не станет горевать о матери, когда она умрет? Но чем больше скорбела Венетия (как и положено золотому ребенку, худея и становясь похожей на тень), тем более сдержанной выглядела я. Это всерьез тревожило меня, пока я не поняла, что случилось именно то, чего хотела мама: я стала сильной и расправила плечи. Может быть, мои глаза оставались сухими потому, что в глубине моей души укоренилось сорок лет взращиваемое матерью хладнокровие? Может быть, маленькая девочка, которая жила во мне, радовалась тому, что в могиле ее мама наконец-то будет довольна?

* * *

Венетия, которая ожидала, что я проявлю должное почтение к покойной, была разочарована. Моя сестра была беременна и опасно капризна. Она медленно вплывала и выплывала из дома на Роуз-Хилл-роуд с гомеопатическими настойками, купленным в магазине куриным супом и кучей бесполезных советов. Я старалась держаться от нее подальше, в то время как она все время была на виду и постоянно советовалась с поддерживавшим ее психологом.