Дочь Сталина - Розмари Салливан (2015)

Отправив Ольгу прогуляться в Вилледж с мужем Розы, они со Светланой отправились в кинотеатр на дневной сеанс. Фильм начался сценой, где ребенок просыпается, пробегает через теплую кухню и, радостно перепрыгивая через ступеньки, попадает на поляну с летними цветами, пронизанными солнечным светом. Светлана немедленно перенеслась на кухню в Зубалово, где няня Александра Андреевна мыла ее в цинковой ванне, подливая горячую воду из бака, дрова трещали в огне, и комната наполнялась паром. Она до сих пор помнила теплые полные руки няни. Мать Светланы всегда была занята чем-то более важным. Когда фильм закончился, и занавески стали закрываться над титрами, Светлана сидела молча, замерев, как каменная. Они с Розой просидели в пустом темном кинотеатре почти час. Светлана плакала. Для Розы это был в каком-то смысле преобразующий момент: «Я знала: это был совершенно иной жизненный опыт. Это было больше, чем мое восприятие искусства. Это была Россия, или Светлана, или в корне отличная духовная природа человека».

«Обломов» потряс Светлану до глубины души. Она писала Розе, что приезжала в Нью-Йорк одна, чтобы посмотреть фильм еще раз, и в тот вечер долго сидела «в той же позе, что Обломов, который просидел всю ночь под дождем, размышляя, – я словно окаменела и не могла двигаться». Она была потрясена тем, что советские цензоры одобрили фильм о царской России девятнадцатого века. Значило ли это, что в СССР что-то меняется?

Светлана говорила Розе, что фильм вернул ее в Москву 1962 года, к ее духовному наставнику отцу Николаю, которого она боготворила и чьи слова всегда вспоминала: «Он не сказал, что Христос не будет любить меня, дочь Сталина». Он крестил ее.

Она видела жизнеутверждающий сон об отце Николае как раз перед тем как приехать в Принстон в 1967 году. В сентябре 1970 года она снова видела его в радостном сне, предвещающем чудесные новости, и вскоре узнала, что они с Уэсом ждут ребенка. Далее были многие годы тишины. Это были ее худшие годы, но в марте она снова видела отца Николая во сне и знала, что случится что-то важное. Она и представить себе не могла, что это мог быть этот фильм. Светлана умоляла Розу понять:

Пожалуйста, не думай, что я преувеличиваю важность какой-то кинопродукции. Ты знаешь, в Советской России, в этом царстве молчания, к а ж д ы й знак важен, каждое символическое движение, слово и даже танец в балете – это общение. Все учатся читать эти молчаливые сигналы. И я хорошо умею это делать…

Я не могу тебе передать, какой волшебный и в то же время таинственный эффект оказали на меня кадры этого фильма. Может быть, конечно, я увидела что-то знакомое в этой нежной зеленой земле… лугах и небесах, в этих бледных облаках, в этих тихо шелестящих лесах, в этих диких цветах. МАТЬ, детство, любовь, нежность….

Но это совершенно не сентиментальный образ. Это не «мамочка с яблочным пирогом» протестантской добродетели, не правильность и все хорошие вещи… Это жизнь как она есть, в каждом своем крошечном и прекрасном миге бытия, благоухающем, немыслимо умиротворенном, наполненном благословением и милосердием… Жизнь Обломова нужна, чтобы понять это. Хотя он на самом деле был ленивым сонным мужчиной, он обладал даром общения с травой, цветами и облаками, этим даром созерцания, который и составляет основу русского православия…

Но в фильме был еще один момент, о котором Светлана не стала говорить Розе, но который буквально перевернул ей душу. В начале и конце появлялся образ Обломова в детстве, радостно бегущего по зеленым лугам. Это сон, воспоминание о том, как ребенок ждет и скучает по матери. Она возвратилась из долгого путешествия, отдыхает, и ребенку не велели ее будить. Саму мать в фильме так и не показали, говорилось только об ее отсутствии. Можно себе представить, как Светлану потряс детский голос с восторженным нетерпением зовущий мать, которая не появляется.