Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

Тангейзер сел на скамью и обхватил голову руками с видом человека, пришедшего к концу пути, который он считал бесконечным. Ему пришлось сесть, иначе он бы просто рухнул на колени, придавленный неизмеримой тяжестью своего отчаяния. Ему уже приходилось оплакивать тех, кого он любил. Многих. Это чувство было более сильным, чем скорбь, отчаяние или чувство вины. В перегонном кубе его души бурлили другие, еще более горькие элементы. А дистиллят отравлял его. Матиас сжал голову, словно хотел выдавить из нее этот яд, как сок из граната. Волосы его были покрыты липкой коркой, которая таяла под его пальцами, по шее потекла струйка жидкости. Он содрогнулся от отвращения. Кровавый человек в кровавом городе этого кровавого мира. Госпитальер задрожал, как в лихорадке. Он ждал, когда пройдет этот приступ – если вообще пройдет.

Сестры подошли к скамье и сели рядом: Паскаль слева, Флер справа. Тангейзер не смотрел на них. Девочки осиротели и были выброшены из привычной жизни. Им пришлось видеть и слышать то, что должны видеть и слышать только проклятые Богом. Они сидели молча, сложив руки на коленях. А потом заплакали – одновременно. Обе плакали тихо, с достоинством, словно не хотели беспокоить Матиаса, – им просто нужно было быть рядом с ним.

Рыцарь жаждал одиночества. Забота о сестрах не входила в его планы. Их тихие слезы жгли его сердце. Он хотел, чтобы душа Карлы заполнила его разум и сердце, хотел увидеть ее лицо, услышать ее голос – в отличие от него она знала бы, как утешить девочек. В этом он не сомневался. Горе бурлило внутри, опускаясь в пустоту его души, словно задремавший зверь, который в любую минуту может проснуться, и Тангейзеру стало страшно. Больше всего он боялся, что эта бойня на его совести. Хуже того – что на его совести убийство Карлы и их ребенка.

Ему хотелось рассказать все девочкам, исповедаться перед ними, но госпитальер сдерживал себя. Если он поддастся слабости, значит, он действительно слаб. Это подорвет веру сестер, в которой они так нуждались. Очень хрупкую, но единственную их опору.

В конце концов Матиас заставил себя говорить – неважно, о чем:

– В пустыне…

Произнеся эти два слова, он снова умолк. Но почувствовав, что девочки подняли головы и смотрят на него, он начал опять:

– В пустыне, к юго-западу от Атласских гор, есть безлюдная местность, которую местные племена называют «мур-н-акуш», или Земля Бога. Я путешествовал по ней с племенем, которое пребывает в вечном движении – люди рождаются и сосут материнскую грудь на ходу, умирают и уходят в землю тоже на ходу… На ходу живут, любят и пишут песни. Так было и так будет на протяжении многих поколений, которым нет числа. Они совершают нескончаемые варианты удивительных путешествий по тем же древним, но невидимым маршрутам, и, завершив одну огромную дугу по поверхности земли, тут же поворачивают назад и начинают следующую.

Грязными руками Матиас начертил в воздухе фигуру, напоминающую восьмерку.

– На своем языке они называют себя «свободными и гордыми людьми», – добавил он.

Сестры смотрели и слушали, смахнув слезы со щек.

– Они всегда существовали как племя или клан и всегда будут так существовать, совершая один и тот же путь, начало которого теряется в глубине веков, а место назначения недостижимо, – продолжил иоаннит. – Каждую ночь они разбивают новый лагерь под новым узором из звезд, а каждое утро выбирают новое направление. Маршруты, которыми они следуют, могут быть очень древними, но пустыня находится в вечном движении и постоянно меняется, и нога местного жителя не ступает дважды на одну и ту же дорогу. В каком-то смысле эти скитальцы всегда дома, потому что не покидают места, где родились. Но, с другой стороны, они всегда пребывают в месте, где еще никто не был.

Сестры задумались над услышанным, и каждая на несколько секунд погрузилась в свои мысли.

– Они были добры к вам, эти свободные и гордые люди? – спросила Флер.