Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

– Замолвить за тебя словечко перед лейтенантом по уголовным делам? – спросил Матиас.

– Не сегодня, – ответил Бернар. – Может, в другой раз.

– Он действительно паук, как говорят некоторые?

– Таким, как я, непозволительны подобные выражения.

– Понимаю. И ты прав: кругом заговоры и предательство.

Пока капитан обдумывал эти мрачные намеки, госпитальер окинул взглядом ополченцев. Они сгрудились у бочки, с неприязнью поглядывая на него.

– Мне, как и тебе, приходилось командовать людьми, – произнес Тангейзер и, подождав, пока Гарнье кивнет, продолжил: – Боевой дух – тонкая штука, словно острие ножа. Не поворачивайся к своим людям. Они видят, как мы стоим друг перед другом, и мы кажемся им гигантами, принимающими важные решения, которые определят их судьбу. И им очень хочется в нас верить. Они жаждут этой веры. Ты должен это понимать.

Бернар завороженно смотрел на него.

– Вера, – повторил он. – Да, они ее жаждут.

– И лучшая поддержка этой веры – вера их начальников в самих себя. И не только в самих себя, но и друг в друга. Поэтому я предлагаю, чтобы ты похлопал меня по плечу и с улыбкой – я при этом тоже буду улыбаться – повернулся к своим людям. Тогда они увидят двух гигантов, способных защитить их от этого опасного мира.

По мере того как до Гарнье доходил смысл его слов, его лицо расплывалось в улыбке, и эта улыбка была искренней. Он и не догадывался, что Матиас купил его с потрохами.

Капитан похлопал собеседника по плечу и с ухмылкой повернулся к подчиненным, а тот рассмеялся, громко и грубо. Ополченцы преобразились прямо на глазах: сборище угрюмых лентяев превратилось в некое подобие людей. Все они распрямили спины, выстроились в ряд и поправили оружие. Каждый из них заулыбался, даже лейтенант Бонне. Бернар, раздуваясь от важности, вежливо поклонился Тангейзеру, который ответил ему любезной улыбкой и махнул детям.

Фроже во все глаза смотрел, как он убирает пистолеты. Голос его был похож на шипение:

– Двадцать убитых?!

– Капитан мне льстит, – пожал плечами мальтийский рыцарь. – Насколько я знаю, их было девятнадцать.

Когда они миновали мост, Тангейзер заставил детей лечь под парусину и поклясться, что они будут хранить обет молчания, как монахи. Их путь вел в гущу улиц, опустошенных страхом, смертью, а также послеполуденной жарой, влажной и душной. Постоялый двор Ирен находился к северу от собора Нотр-Дам и выходил прямо на широкий рукав Сены. Это был бревенчатый дом высотой в четыре этажа и глубиной в одну комнату. По словам Фроже, из задних окон верхнего этажа открывался вид на виселицы на Гревской площади. Путешествие было коротким, но когда мальтийский рыцарь заглянул под парусину, все его пассажиры спали, кроме стойкого Юсти.

Он не стал тревожить девочек и вслед за сержантом вошел в дом. Постоялый двор оказался чище и аккуратнее, чем большинство известных Матиасу, – здесь провинциальные юристы должны были чувствовать себя в безопасности, но скромная обстановка не располагала к длительному проживанию.

Сестра Фроже, Ирен, оказалась маленькой и юркой, как ворона, женщиной лет сорока. Ее внимательные голубые глаза смерили гостя испытующим взглядом, свойственным людям ее профессии. Иоаннит собрал остатки своего очарования, представился официальными титулами и извинился за неопрятный – но, как он надеялся, не слишком пугающий – вид. В ответ хозяйка с некоторым намеком на недовольство заметила, что сегодня не совсем обычное воскресенье. Утром милиция обыскала ее заведение и увела двух постояльцев, которые так и не вернулись. Тангейзер почувствовал, что больше всего Ирен волнует, как это отразится на ее доходах. Сам он обрадовался, что милиция уже прочесала улицу: у них не было причин возвращаться сюда.

Когда Фроже спросил сестру, где находится багаж исчезнувших постояльцев, она ответила ему раздраженным взглядом, по всей видимости, хорошо ему знакомым.