Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

В каком-то смысле внешность Папы Поля была не менее уродливой, чем у Гриманда. Хозяин таверны, облаченный в пурпурный балахон из превосходного крученого шелка, пропитанного в равной мере духами и по́том, весил не меньше тридцати стоунов[26], и его заплывшие жиром руки напоминали кишки только что зарезанной свиньи. Складки жира свисали с подмышек, а огромный живот спускался на бедра – такие толстые, что на каждое из них можно было надеть седло, – широким, непристойным фартуком. Живот подпирал огромную, плоскую грудь, а многочисленные подбородки колыхались на плечах и груди Поля, словно наполненный вином мех. В подбородках утопала голова нормального размера, казавшаяся крошечной по сравнению с безобразным телом. Вероятно, Полю уже перевалило за пятьдесят, но жир натянул его кожу, и лицо этого мужчины выглядело по-юношески гладким. Череп у него был почти лысым, и только над ушами сохранились остатки жидких волос.

Гриманд улыбнулся шутке и стал ждать продолжения спектакля.

– Все дело в числах, – продолжил Поль.

– Ты в цифрах дока.

– В нашем непостоянном мире неизменны только числа. Им принадлежит будущее. Позволь продемонстрировать, как получаются большие числа. Париж скоро захлебнется в дерьме, это известно всем, и городские власти собираются платить за его уборку. Там, за городом, крестьяне тоже выложат денежки, чтобы разбросать дерьмо на их полях. Будем скромными и положим один франк за телегу. Кто будет убирать дерьмо за один франк? Для некоторых это неплохой заработок, но для таких, как мы? Теперь к числам. Один ученый муж подсчитал – не спрашивай, как он это сделал, – что триста человек могут наполнить своим дерьмом одну телегу. Не будем жадничать и положим, что город производит в день восемь сотен… нет, возьмем половину… четыре сотни телег. Вычитаем дни поста, праздники, эпидемии, и остается триста дней в году. Ты знаешь, сколько это будет франков?

– Достаточно, чтобы обеспечить тебя едой и вином на неделю.

Папа Поль рассмеялся, и складки жира заколыхались. Он лежал на большой кушетке, укрепленной толстыми деревянными брусками и обитой грубым серебристым бархатом, испорченным многочисленными пятнами. По краям кушетки стояли два мускулистых головореза, которых Поль всегда держал при себе. Вообще-то они считались телохранителями, но на практике помогали ему подниматься на ноги, вставать с постели, раздеваться и одеваться, а также выполняли все остальные обязанности по уходу за этим, в сущности, гигантским ребенком.

Для этого их физическая сила была жизненно необходима. Кроме того, она внушала страх, по крайней мере, некоторым. Буйства и насилия в «Слепом волынщике» почти не случалось – подобные удовольствия были доступны желающим в сотнях других таверн. В «Волынщике» же занимались делами, и его хозяин был богатым человеком. Он владел торговыми прилавками в Ле-Але, скотобойней, еще несколькими тавернами и многим другим, о чем знал лишь узкий круг его приближенных. Он мог не хуже любого чиновника прочесть контракт на латыни, итальянском, английском и французском. Все главные преступники Вилля – по обе стороны линии, обозначенной законом, – рано или поздно обнаруживали, что нуждаются в Поле, и их слово охраняло «Слепого волынщика». Никто не доверял Папе Полю, но выбора у них не было. Его вероломство было невероятным и всегда безнаказанным. Никто из тех, кого он предал, не выжил, чтобы ему отомстить.

Более сообразительный из двух головорезов поднял руку, предлагая ответ на вопрос своего господина.

– Морис хочет, чтобы ты считал его математиком, – сказал Поль. – Только он уже слышал эту задачку. Нечестно с твоей стороны, Морис.

Головорез опустил руку, но из-за спины Гриманда послышался скрипучий голос:

– Сто двадцать тысяч франков.