Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа (1992)

Каждый офицер должен знать: в воинской части существуют серьезные вещи, которые необходимо вскрыть. Их нельзя скрывать от глаз других. Наша армия должна быть бдительной! Невозможно, товарищи, чтобы не было особых проблем! Проблемы существуют, но ты не проявил интереса, чтобы их обнаружить! Тебя не волнует, что происходит в части! Вот так, товарищ! Тебя ничего не касается, и ты не выполняешь свой долг офицера и командира взвода или трудовой роты! Тебя не интересует ни политика партии, ни наши величественные цели! И за это сделай честь – ступай под арест гарнизона на три дня, а после этого мы поговорим! Товарищ кадровик! Урежь лейтенанту три дня из зарплаты! Мы еще подумаем, не отдать ли нам товарища под трибунал!

А если так случается – ты говоришь, что во время твоего дежурства в соответствующую ночь подрались солдаты или даже умер кто-то из военных-резервистов?

О, но это очень плохо! «Это очень плохо!» – говорит партийный секретарь.

«Это очень плохо!» – говорит командир. И темнеет в лице и шипит сквозь зубы: «А ты, что же ты-то охранял, товарищ? Почему ты не исполнил свой долг? Тюрьма по тебе плачет! Военный трибунал! Ты слышал?»

И рев командира заставляет дрожать стекла на окнах, как будто это ты убил солдата.

Где-то внизу хлопает дверь и чей-то свирепый голос вопит: «Подъем!» Начинается кутерьма. Двери хлопают с треском. Ужасная вонь разносится по комнатам, а призывники всех возрастов, от молодого, который только что отслужил армию, до мужчины, находящегося на пороге пенсии, выходят в холлы, двери скрипят, слышно, как льется моча в туалетах, кто-то поскальзывается в холле в луже воды. Многих из тех, кто пил в течение ночи и напился, вырвало, и в помещениях царит страшная грязь; кальсоны и майки, потертые в раковинах в малом количестве воды и мыле, повешенные для просушки, и пепельно-серые носки свисают с веревок, которые привязаны к гвоздям, вбитым в потолок.

На одной из кроватей кто-то продолжает лежать. Стаскиваю с его головы одеяло и хватаю его за плечо. Но человек мертв… Бывает. Делаю знак старшему сержанту Якобу Валериу из Тыргу-Муреша, чтобы он сообщил об этом командиру его роты, и выхожу.

Вижу, как Илфован Михай, высокий старший унтер-офицер, с усами и пышной шевелюрой, набрасывается с руганью на молодого лейтенанта:

– Ну-ка, марш отсюда, не то я тебя побью, хоть ты и лейтенант! Будет еще мне приказывать!?

Лейтенант появился несколько дней назад. Он не знает здешней обстановки. Таращит глаза, и лицо его белеет, как полотно. Он делает шаг к Илфовану. Я бросаюсь к нему и почти выволакиваю его наружу, в холл, где он кричит, задыхаясь от негодования и сопротивляясь:

– Т… Ты видал? К… Кто это? Скажи же мне, кто это такой?

– Не дури! – говорю ему. – Ты здесь новичок, и тебе еще есть чему поучиться. Это старшина Илфован, информатор командира части, человек крайне опасный. Берегись его, потому что он тебя покалечит в драке, даром что ты офицер. Он делает это с соизволения командира. А если ты меня еще будешь спрашивать, как такое возможно, я разозлюсь и поколочу тебя раньше, чем это сделает Илфован.

– Может, он скрытый секурист…

– Черта с два секурист… Он из части в Прунду Быргэулуй, из Бистрицы.

– Хорошо, но я офицер и…

– Выкинь это из головы! Ты здесь никто! – шиплю ему в ухо и спускаюсь по лестнице.

На некотором подобии плаца подразделения делают перекличку. Стоящие рядами солдаты в изношенных униформах, с касками строителей на головах, кашляют и переминаются с ноги на ногу. У некоторых ремешки касок свисают вниз, и, когда они начинают марш, замки ремешков бьют по металлическим пуговицам блузок или по алюминиевым ложкам, заткнутым в левый нагрудный карман, издавая сухие, неподражаемые звуки. Я быстро нахожу свои роту и взвод. На улице, у выхода, нас ожидают автобусы с заведенными моторами.

Время: 5:45. Я поворачиваюсь к взводу:

– Кто-нибудь отсутствует?

– Все здесь! – говорит Силаги Корнел.