Танжер с Кискоросом вышли из бара и направились к нему. На руке она несла сложенную тужурку Коя.

Вот дерьмо, подумал он. Я вляпался в это дерьмо по самые уши.

— Хороший город, — сказал Кискорос, глядя с улыбкой на молодежь. — Он напоминает мне Буэнос-Айрес.

Танжер молча стояла рядом с Коем. Он продолжал сидеть на ступеньке.

— Вы, наверное, моряк, — продолжал кискорос. — Я тоже был моряком. Военно-морской флот Аргентины. Мичман в отставке Орасио Кискорос.

Принимал участие в подводных операциях на Мальдивах.

Он наморщил лоб, словно с тоской прислушивался к слабому отзвуку прошлого, который никак не мог уловить.

— И какого черта тебя занесло так далеко?

В глазах его еще сильнее засветилась грусть. Он сунул руку в карман брюк, полы пиджака при этом немного раздвинулись, и вдруг до Коя дошло, что означали его странные подтяжки: синий, белый, синий — это же цвета аргентинского флага! Этот сукин сын носил подтяжки с цветами аргентинского флага!

— Кое-что переменилось у меня на родине.

Он сел рядом с Коем, на ту же ступеньку. Перед этим он подтянул брюки, чтобы не испортить складку.

— Вы слыхали о грязной войне?

Кой саркастически ухмыльнулся.

— Конечно. Тупамарос и все такое прочее.

— Монтанерос, — поправил Кискорос, подняв указательный палец. — Тупамарос — это в Уругвае.

И он вздохнул, уйдя мыслями в прошлое. Было неясно, то ли он сожалеет о том, что было, то ли испытывает ностальгию.

— Знаете ли, — добавил он через минуту, — в Аргентине шла война, хотя и не объявленная. И я исполнял свой долг. А теперь это кое-кому не нравится.

— А мне-то что за дело? — сказал Кой.

Кискороса это не обескуражило.

— И мне пришлось уехать, — гнул он свое. — Я уже говорил, что был водолазом. Я познакомился с сеньором Палермо во время работ на «Агамемноне», корабле Нельсона, затонувшем в Атлантике.

Кой резко повернулся к нему.

— На хрен мне нужна твоя биография?!

Горестные лягушачьи глаза моргнули.

— Ну как же, сеньор. Совсем недавно, в том переулке, я чуть было не убил вас. И я думаю…

— А пошел ты…

Кискорос проглотил грубость молча. Кой поднялся на ноги. Танжер стояла и смотрела на него.

— Он убил Заса, — сказала она.

Повисло молчание. Кой вспомнил, как пес своим горячим дыханием обдавал ему руку. Прошла уже неделя, но он так и видел его влажный нос и преданные глаза. Потом перед ним возникла мрачная картина — недвижная собака на полу с остекленевшими полуоткрытыми глазами. Внутри у Коя все сжалось, его охватила печаль, и с какой-то неловкостью он обвел глазами площадь, собор и фонари. Гитарные аккорды, казалось, сбегали по ступенькам вниз. Та девушка, что ему улыбалась, теперь целовалась с одним из студентов. Другой молодой человек поставил бутылку с пивом на землю.

— Увы, это так. — Кискорос тоже встал и отряхнул брюки. — Поверьте, сеньор, я очень об этом сожалею. Уверяю вас, очень сожалею. Я очень положительно отношусь к домашним животным. У меня самого был доберман.

Снова все помолчали. Лицо аргентинца приняло соответствующее обстоятельствам выражение.

— На свой лад, — не унимался он, — я продолжаю оставаться военным, понимаете? Исполняю приказы. В их числе было и проникновение в квартиру сеньоры.

Он скроил скорбную мину: был разработан план операции и все такое. Мендьета, сказал он вдруг.

Мою собаку звали Мендьета. Взгляд Коя упал на бутылку, которая стояла на лестнице совсем рядом.

В одну секунду он оценил свои возможности — схватить ее и разбить о голову недомерка. Подняв глаза, он увидел меланхоличный взор аргентинца.

— Вы, видимо, очень импульсивны, — любезным тоном сказал Кискорос. — Это создает проблемы. А у сеньоры, судя по всему, характер помягче. Но все равно нехорошо, когда дама занимается такими делами… Вот помню, в Буэнос-Айресе у нас был случай.