Корсары Леванта - Артуро Перес-Реверте (2014)

Капитан поставил кувшин на стол и внимательно оглядел генерала, потому что раньше не предоставлялось случая увидеть его вблизи. Чем-то он неуловимо напоминал ему графа де Гуадальмедину — повадкой ли, статной ли фигурой, закованной в умопомрачительно дорогие доспехи миланской работы, белыми ухоженными руками, выхоленными усами и бородкой, золотой ли цепью на груди, а может, рубином, украшающим навершие эфеса. Та же порода — высшая знать, испанская аристократия, хоть безотрадное положение и поумерило ему высокомерия: с грандом хорошо дело иметь после того, как морду ему разобьешь, подумал капитан. Дон Агустин де Пиментель, несмотря на бледность, бинты и пятна крови на одежде, сохранял, тем не менее, прежнюю импозантность облика. И вправду похож на Гуадальмедину, хотя Альваро де ла Марка и в голову бы никогда не пришло сдаться туркам. Пиментель, впрочем, все это время держался хорошо — лучше, чем на его месте держались бы многие щенки того же помета… Алатристе ли было по собственному опыту не знать, что и храбрость истощается, особенно если у человека в теле несколько лишних дырок, а на плечах бремя такой ответственности. Нет уж, он не будет судить и осуждать того, кто двое суток дрался, как простой солдат. Просто свой предел всему положен.

— У вашей милости с собою книга?

Алатристе скосил глаза на выглядывающий из кармана томик, рассеянно ощупал, потом достал его и протянул генералу. Тот с любопытством перелистнул несколько страниц.

— Кеведо? — не без удивления спросил он, возвращая книгу. — Зачем он вам на галере?

— Чтобы пережить такой день, как сегодня.

Он снова запрятал книжицу поглубже. Горостьола и остальные взирали на все это в растерянности. Понятно бы еще, если б человек носил с собой псалтирь или молитвослов, но — это? По всему было видно, что никто из них слыхом никогда не слышал о Кеведо, или как его там.

— Уверен, — сказал генерал, берясь за кувшин, — что сумею добиться достойных условий.

Два последних слова заставили Алатристе и Горостьолу многозначительно переглянуться. В этом не было ни удивления, ни презрения, а лишь всезнание, дающееся долгим опытом. Они понимали, что под достойными условиями генерал имеет в виду не слишком крупную сумму выкупа, в ожидании которой его будут вполне сносно содержать в Константинополе. Может, пришлют из Испании денег и еще за какого-нибудь офицера. А все прочие — моряки и солдаты — останутся в цепях и на веслах до конца дней, пока Пиментель в Неаполе или при дворе, окруженный восхищением дам и уважением кавалеров, будет рассказывать подробности этой гомерической битвы. Если уж сдаваться, так вчера надо было сдаваться, до начала этой бойни, подумал Алатристе, мертвые были бы живы, а раненые и искалеченные не корчились бы сейчас на палубе, не выли бы от мучений…

Мачин де Горостьола отвлек его от этих размышлений:

— Ваша милость, сеньор Алатристе, нам охота смертная послушать, что ты на это скажешь. Как-никак единственный офицер с «Мулатки»…

— Я не офицер.

— Неважно. Ну, старший по команде. Не один ли хрен?

Алатристе оглядел бумагу и рваное тряпье под своими драными, вымазанными засохшей кровью альпаргатами. Одно дело — иметь мнение, но держать его при себе, другое — если спрашивают, есть ли оно у тебя, и просят его высказать.

— Что скажу?.. — пробормотал он.

На самом деле он знал это с той минуты, как переступил порог каюты и увидел эти лица. И все, кроме генерала, тоже знали.

— Скажу: нет.

— Простите? — переспросил Пиментель.

Но капитан смотрел не на него, а на Мачина де Горостьолу. Решать это не дону Агустину, а солдатам.

— Экипаж галеры «Мулатка» сдаваться не согласен.

Наступило долгое молчание. Только слышно было, как за переборками стонут где-то наверху раненые.

— Недурно бы его, экипаж то есть, об этом спросить, — вымолвил наконец Пиментель.