Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (1993)

«Внучек», выпущенных несколькими днями позже, ждал такой же успех. Наши предки в драку покупали за пять тысяч ливров звонкой полновесной монетой листки серого цвета, на которых было начертано обещание уплатить «предъявителю сего» тысячу ливров. Через три года эти спесивые клочки бумаги шли по пятнадцать су за сотню. Их употребляли для папильоток, и какая-нибудь красотка, желающая иметь кудрявую на манер болонки прическу, могла на ночь накрутить себе на голову полмиллиона, а то и тысяч шестьсот ливров.

Филипп Орлеанский оказывал Лоу прямо-таки безмерную снисходительность. Однако мемуары того времени утверждают, что снисходительность эта была отнюдь не бескорыстной. При каждом новом выпуске акций Лоу приносил малую жертву, то есть отдавал часть двору. Высокопоставленные сановники с отвратительной жадностью оспаривали друг у друга эту подачку.

Аббат Дюбуа31, который стал архиепископом Камбрейским лишь в 1720 г., а кардиналом и академиком в 1722, так вот, аббат Гийом Дюбуа, только что назначенный послом в Англию, любил акции, как бы они ни назывались — матерями, дочками или внучками, искренней и неизменной любовью.

Мы не станем рассказывать о нравах той эпохи, они уже достаточно описаны. Двор и город в каком-то неистовстве вознаграждал себя за показную суровость последних лет царствования Людовика XIV. Париж превратился в огромный кабак с игорным притоном и всем прочим. И если великая нация может быть обесчещена, период Регентства будет несмываемым пятном на чести Франции. И все же сколько славных, величественных свершений того века скрывают эту неразличимую глазом грязь!

Было хмурое, холодное осеннее утро. Плотники, столяры, каменщики с инструментами на плечах шли группками вверх по улице Сен-Дени. Они шли из квартала Сен-Жак, где, в основном, находились жилища рабочих, и почти все сворачивали на углу улочки Сен-Маглуар. Примерно посередине ее почти напротив церкви того же имени, что до сих пор еще стоит в центре приходского кладбища, взгляду открывался величественный портал, по обеим сторонам к которому примыкали стены с окнами-бойницами, завершающиеся остроконечными украшенными скульптурами крышами. Рабочие входили в ворота и оказывались на обширном мощеном дворе, окруженном с трех сторон богатыми благородного облика зданиями. То был старинный Лотарингский дворец, в котором во времена Лиги жил герцог де Меркер32. Начиная с Людовика XIII он назывался дворец Неверов. Теперь же его звали дворцом Гонзаго. Здесь жил Филипп Мантуанский, принц Гонзаго. После регента и Лоу он был самым богатым и самым влиятельным человеком во Франции. Он пользовался доходами с владений Неверов по двум основаниям: во-первых, как родственник и назначенный наследник, а во-вторых, как супруг Авроры де Келюс, вдовы последнего герцога.

Кроме того, благодаря этому браку он получил огромное состояние Келюса-на-засове, который отошел в лучший мир, дабы соединиться там с обеими своими женами.

Если читатель удивится этому браку, мы напомним ему, что замок Келюс находился в уединении вдали от городов и что там уже угасли в заточении две молодые женщины.

Есть вещи, которые невозможно объяснить иначе как физическим или моральным принуждением. Милейший Келюс-на-засове не прибегал к обинякам и уловкам, и потому мы просто обязаны достаточно подробно остановиться на деликатности принца Гонзаго.

Вот уже восемнадцать лет как вдова Невера носила имя Гонзаго. Она не сняла траур ни на день — даже когда шла к алтарю. В ночь после бракосочетания, когда Гонзаго пришел к ее ложу, она одной рукой указала ему на дверь, а второй держала у своей груди кинжал.

— Я живу только ради дочери Невера, — объявила она ему, — но и у человеческого самопожертвования есть предел. Если вы сделаете еще хотя бы шаг, я уйду дожидаться дочь рядом с ее отцом.

Гонзаго жена нужна была только для того, чтобы прибрать к рукам деньги де Келюса. Он отвесил глубокий поклон и удалился.