Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (1993)

И, отвернувшись, он принялся хохотать, пробормотав:

— Он великолепен!

Макер же, видя, как тот смеется, нахмурился, и у него возникла мысль:

«Тут же ярмарка, торг. А вдруг это чучело прикончил на улице какого-нибудь откупщика? Вдруг у него полны карманы? Раны Христовы, что-то меня подмывает завязать с ним беседу».

А Бертран в это время размышлял:

«Сюда ведь приходит самый разный народ. Как известно, не ряса делает монаха. Кто знает, а ну как этот страшила вчера кого-нибудь ограбил? А ну как его карманы битком набиты добрыми экю? Что-то мне подсказывает, что неплохо бы с ним свести знакомство».

Макер сделал шаг вперед.

— Сударь… — произнес он, сдержанно поклонившись.

— Сударь… — одновременно с ним произнес Бертран, склоняясь почти до земли.

В ту же секунду они выпрямились, словно внутри них сработала пружина. Бертран был потрясен акцентом Макера. Макер вздрогнул, услышав носовой выговор Бертрана.

— Битый туз! — вскричал Макер. — Да никак это дорогуша Галунье!

— Плюмаж! Плюмаж-младший! — запричитал нормандец, чьи глаза привычно наполнились слезами. — Тебя ли я вижу?

— Ризы Господни, конечно, меня! Обними меня, золотце мое!

И он распахнул объятья. Галунье бросился ему на грудь. Слившись в объятии, они смахивали на большую кучу тряпья. Они долго так стояли. Их чувства были искренни и глубоки.

— Ну, хватит, — сказал наконец Плюмаж. — Скажи что-нибудь, чтобы я услышал твой голос, плутишка.

— Девятнадцать лет разлуки! — пробормотал Галунье, вытирая рукавом слезы.

— Убей меня Бог! — воскликнул гасконец. — Да у тебя, никак, платка нету?

— Украли в этой толкучке, — безмятежно сообщил бывший его помощник.

Плюмаж принялся рыться в карманах, но, разумеется, ничего не обнаружил.

— Что за черт! — возмущенно бросил он. — Сколько же на свете ворья. Да, золотце мое, девятнадцать лет… Мы оба были молоды.

— Возраст любовных безумств! Увы, мое сердце еще не постарело.

— Да и я пью не меньше, чем тогда.

И они опять принялись разглядывать друг друга.

— Право же, метр Плюмаж, — с сожалением промолвил Галунье, — годы не украсили вас.

— Ежели честно, старина Галунье, — тут же парировал провансальский гасконец, — то как мне ни огорчительно говорить это, но должен признать: ты стал еще уродливей, чем прежде.

Брат Галунье со сдержанным высокомерием улыбнулся и заметил:

— К счастью, дамы придерживаются иного мнения. И все же, постарев, ты сохранил великолепную осанку: шаг решительный, грудь колесом, плечи расправлены. Я, как только заметил тебя, сразу подумал: черт побери, вот дворянин важного вида!

— И я тоже, сокровище мое, и я тоже! — прервал его Плюмаж. — Увидел тебя, и моя первая мысль была: «Эк, хорошо держится этот кавалер!»

— Что же ты хочешь? — жеманясь, отвечал нормандец. — Ежели общаешься с прекрасным полом, приходится следить за собой.

— Да, а куда же ты делся после того дела?

— После дела во рву замка Келюс? — переспросил Галунье, невольно понизив голос. — Лучше не вспоминай. У меня до сих пор перед глазами пылающий взор Маленького Парижанина.

— Ризы Господни! Даже ночь не стала помехой. Видно было, как у него сверкают глаза.

— А как он дрался!

— Восемь трупов во рву!

— Не считая раненых.

— Ризы Господни, а какой град ударов! На это стоило посмотреть. И порой я думаю: если бы мы честно, как люди, сделали выбор, бросили бы в лицо Перолю деньги и встали рядом с Лагардером, Невер остался бы жив, и судьба наша устроилась бы.

— Да, ты прав, — с тягостным вздохом согласился Галунье.

— Надо было не пуговицы надевать на острия шпаг, а защитить Лагардера, нашего любимого воспитанника.

— Нашего господина, — добавил Галунье, невольно сдернув с головы колпак.

Гасконец пожал ему руку, и некоторое время они задумчиво молчали.