Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (1993)

Когда он уже отходил от окна, чтобы вернуться к юной собеседнице, ему показалось, что он заметил в толпе того странного человечка, чья эксцентрическая выходка так потешила утром всех собравшихся в парадном зале, иными словами, горбуна, купившего будку Медора. Горбун держал молитвенник и тоже смотрел на окна принцессы Гонзаго. В других обстоятельствах Гонзаго, вероятней всего, обратил бы на это внимание, поскольку обыкновенно он ничего не упускал из виду, но сейчас он очень хотел узнать. Однако если бы он еще хоть минуту постоял у окна, то увидел бы следующее: с крыльца левого крыла спустилась камеристка принцессы, подошла к горбуну, который что-то ей сказал и вручил молитвенник. После этого камеристка вернулась к своей госпоже, а горбун растворился в толпе.

— Мои новые постояльцы поссорились и подняли шум, — объяснил Гонзаго, садясь рядом с доньей Крус. — Так на чем мы, дорогое дитя, остановились?

— На имени, которое я буду отныне носить.

— На имени, которое вам принадлежит, Аврора. Да, но потом нас что-то отвлекло. Вы не помните, что?

— Вы уже забыли? — лукаво улыбнувшись, удивилась донья Крус.

Гонзаго сделал вид, будто припоминает.

— А, ну как же! — воскликнул он. — Вы вспомнили девочку, которую вы любили и которую тоже звали Аврора.

— Красивую девочку и сироту, как я.

— Вот как? Это было в Мадриде?

— Да, в Мадриде.

— Она была испанка?

— Нет, француженка.

— Ах, француженка? — с великолепно разыгранным безразличием бросил Гонзаго.

При этом он сделал вид, будто сдерживает зевоту. Сторонний наблюдатель пребывал бы в полной уверенности, что принц поддерживает разговор из чистой вежливости. Однако все его хитрые уловки были тщетны, и в этом его могла бы убедить лукавая улыбка доньи Крус.

— И кто же опекал ее? — с рассеянным видом поинтересовался Гонзаго.

— Пожилая женщина.

— Это естественно, но кто платил дуэнье?

— Один дворянин.

— Тоже француз?

— Молодой, старый?

— Молодой и очень красивый.

Она смотрела ему в упор в лицо. Гонзаго притворился,

будто вновь подавляет зевоту.

— Но зачем вы расспрашиваете меня о вещах, которые нагоняют на вас скуку? — рассмеялась донья Крус. — Этого дворянина вы не знаете. Я даже не представляла, что вы так любопытны.

Гонзаго понял, что следует играть осторожней.

— Я отнюдь не любопытен, дитя мое, — ответил он, сменив тон. — Вы меня еще не знаете. Разумеется, меня нисколько не интересуют ни эта девушка, ни этот дворянин, хотя в Мадриде я знавал немало народу, но если я расспрашиваю, то, значит, у меня есть на то причины. Соблаговолите сказать мне имя этого дворянина.

Взгляд девушки стал недоверчивым.

— Я забыла его имя, — сухо ответила она.

— Уверен, если вы захотите… — улыбаясь, настаивал

Гонзаго.

— Повторяю: я забыла его.

— Давайте напряжем память… Попробуем вместе.

— Но зачем вам имя этого дворянина?

— Давайте попытаемся вместе, и вы увидите, зачем оно мне. Может быть, его звали…

— Ваша светлость, — прервала его донья Крус, — у меня ничего не получится, я не вспомню.

Это было произнесено так решительно, что дальнейшие настояния становились бессмысленными.

— Хорошо, не будем больше об этом, — бросил Гонзаго. — Очень досадно, и сейчас я вам объясню, почему. Французский дворянин, живущий в Испании, может быть только изгнанником. К сожалению, там много таких. У вас, дорогое дитя, здесь нету подруги-сверстницы, а подружиться ведь очень не просто. Я подумал: «У меня есть некоторое влияние, и я добьюсь, чтобы этого дворянина помиловали, он вернется, привезет девушку, и моя дорогая донья Крус больше не будет одинока».

Все это он произнес с такой неподдельной искренностью, что бедная простушка была тронута до глубины души.

— Ах, — воскликнула она, — как вы добры!

— Я не злопамятен, — улыбнулся Гонзаго, — у нас есть еще время.