Фаворитки. Соперницы из Версаля - Салли Кристи (2016)

– Вот эта, – выбираю я атласную парчу, расшитую серыми и белыми цветами на нежно-зеленом фоне. Я не обращаю внимания на Элизабет; у нее просто нет вкуса и чувства цвета. – Это для портьер, а этот цвет сюда на стены, у виноградника. Как называется этот цвет?

– Волшебный мох, мадам.

– Отличный выбор! – восклицает Берни. – Волшебный мох – какое прекрасное название! – У моего наставника по этикету тоже изысканный вкус; мы шутим, что он знает старшинство как принцев крови, так и цветов радуги.

– А обивка? Такого же цвета? – уточняет Коллен.

– Нет, – качаю я головой. Какого-то другого, неожиданного. – Бледно-голубого, – решаю я. – Тоже с оттенком серого.

Торговец мануфактурой изумленно поднимает бровь.

– Немного мрачновато, мадам, вам не кажется? Могу я посоветовать более насыщенные цвета для обивки, красный или глубокий розовый? У меня есть ткань прекрасного оттенка, который я называю «убежденность». Она отлично объединяет в себе эти два цвета.

– Нет. – Мне хочется ощущать себя как будто погруженной в прохладные воды озера, купающейся в рассветном сиянии. – Бледно-серо-голубой для обивки. И я бы хотела поставить шесть… нет, десять… ваз цвета морской волны. Высоких, до самых окон, и каждый день наполнять их… – Я задумываюсь, потом щелкаю пальцами, брови Коллена едва не вылезают со лба – больше не стану щелкать пальцами… – Букетами бруний. Они такого восхитительного серебристо-серого оттенка.

В разговор вмешивается Берни:

– Столько цветов внутри, такая странная идея. «Цветы нас радуют в саду. А не средь душных стен». Не уверен, что это уместно. А если в них поселятся пауки?

– И что? – смеюсь я. – Неужели правила этикета запрещают ставить в помещении цветы? Или их нужно убирать со стола, когда входит графиня?

– О, милая моя, не стоит ерничать, не стоит ерничать! – Берни тяжело опускается в кресло, достает огромный желтый носовой платок в тон его шейного платка и легонько промокает лоб.

Коллен кланяется.

– Велю оранжереям немедленно запастись брунией.

И хотя в глазах у мужчин мелькает тень сомнения, они выполняют мои приказания. Да и какое это имеет значение: если я ошиблась в декоре, просто все вновь переделаю. Я вкушаю первые плоды власти, которая пьянит даже больше, чем любовь. Неожиданно деньги кружат голову, и я решила, что буду тратить их, много-много денег, чтобы создать красивую жизнь для себя и короля.

* * *

Луи спешно преодолевает лестницу и входит в мой салон. В те дни, когда это позволяет распорядок, он приветствует меня после службы, потом заглядывает после обеда перед охотой, уклоняясь от того, что он называет «утомительными пустяками власти».

– Дорогой, как приятно вас видеть. – Мы виделись всего пару часов назад, но когда мы не вместе, внутри у меня все переворачивается и охватывает странная тревога.

Придворные неохотно покидают комнату, все надеются на помилование в последнюю минуту. Но король хочет видеть только меня, поэтому и ждет нетерпеливо у каминной полки, вертит в руках пару розовых фарфоровых уток. Когда все выходят, мы обнимаемся, он страстно меня целует, потом падает в свое любимое кресло.

– Орри, – жалуется он, имея в виду министра финансов.

Я глажу его по спине, ласкаю шею, наклоняюсь и вдыхаю чувственный аромат мускуса от его парика.

– В чем дело, дорогой? – бормочу я.

– Как же хорошо. Ришелье всегда уверяет, что нет ничего, что нельзя было бы излечить поглаживанием.

Я заливаюсь краской и тянусь за колокольчиком, звоню, пока Луи продолжает свои сетования.

– Орри такой упрямец, такой упрямец! – жалуется он. – Война требует денег! Как еще нам победить австрийцев? Только если Господь ниспошлет землетрясение и раз и навсегда с ними будет покончено.