Преступление коммуниста - Гилберт Кит Честертон (1934)

– Блестящий работник, но очень темпераментный, – заметил ректор, внезапно вернувшийся к былой сдержанности.

– Фейерверк тоже ярко сверкает, – проворчал старый Байлс, – но я не хочу сгореть в своей постели, чтобы Крейкен приобрел лавры Гая Фокса.

– Вы действительно полагаете, что он способен примкнуть к насильственному перевороту, если таковой начнется? – с улыбкой поинтересовался казначей.

– Он думает, что может это сделать, – резко ответил Байлс. – На днях заявил перед полной аудиторией пятикурсников, что ничто не может помешать классовой войне перерасти в настоящую, с убийством людей на улицах города, если это закончится победой коммунизма и рабочего класса.

– Классовая война, – задумчиво произнес ректор с некоторым отвращением, смягченным воспоминаниями; когда-то он знал Уильяма Морриса и был знаком с более эстетичными и праздными социалистами. – Не понимаю всех этих разговоров о классовой войне. В пору моей юности социалисты утверждали, что классов вообще не существует.

– Это другой способ сказать, что социалисты представляют собой деклассированный элемент, – с кислым удовольствием произнес Байлс.

– Разумеется, вы настроены против них сильнее, чем я, – продолжал ректор. – Но полагаю, мой социализм почти так же старомоден, как ваш консерватизм. Интересно, что думают по этому поводу наши молодые друзья. Каково ваше мнение, Бейкер? – внезапно обратился он к казначею, сидевшему слева от него.

– Ну, я вообще не думаю, как говорят в народе, – со смехом ответил тот. – не забывайте, что я очень простой человек и вовсе не мыслитель. Я всего лишь деловой человек и считаю, что все это ерунда. Нельзя сделать людей равными, а если платить всем поровну, это очень плохо для бизнеса, особенно потому, что многие из них гроша ломаного не стоят. Как бы то ни было, нужно искать практический выход, поскольку другого выхода нет. Не наша вина, что в природе все так запутано.

– В этом я с вами согласен, – произнес профессор химии. Он по-детски шепелявил, что не вязалось с его солидной внешностью. – Коммунизм претендует на современность, но это не так. Он отбрасывает нас к суевериям монахов и первобытных племен. Разумное правительство, которое ощущает настоящую этическую ответственность перед потомками, всегда стремится к прогрессу и открытию новых возможностей, а не к уравниловке, ведущей обратно в болото. Социализм сентиментален; он опаснее чумы, потому что во время эпидемии, по крайней мере, выживают сильнейшие.

Ректор печально улыбнулся.

– Вы знаете, что у нас с вами разный подход к различию во мнениях. Здесь кто-то рассказывал, как гулял с другом у реки и пришел к выводу: «Мы соглашались во многом, кроме личных мнений». Чем не девиз университета? Иметь сотни мнений, но не возомнить о себе. Если здесь люди терпят неудачу, то из-за недостатка знаний, а не из-за своих взглядов. Может быть, я реликт восемнадцатого века, но питаю склонность к старой сентиментальной ереси: «За веру пусть фанатик буйный бьется; кто праведно живет – не ошибется». Что вы об этом думаете, отец Браун?

Он с некоторым лукавством взглянул на священника и слегка опешил, потому что привык видеть его всегда веселым, дружелюбным и покладистым собеседником. Круглое лицо отца Брауна обычно лучилось юмором, но сейчас оно по какой-то причине было как никогда хмурым и на мгновение показалось даже более мрачным и зловещим, чем изможденное лицо Байлса. В следующий момент тучи развеялись, но голос Брауна все же звучал твердо и серьезно.