Сон № 9 - Дэвид Митчелл (2001)

– Солдаты? Они никогда не сражаются друг с другом! Они же могут пострадать! У них джентльменское соглашение – никогда не стрелять в людей в форме. Цель любой войны в том, чтобы истребить как можно больше гражданских лиц.

– Какой ужас!

А потом госпожа Хохлатка довольно опрометчиво сказала:

– Похоже, мне так и не удастся продать свои яйца.

– Мешок из-под удобрений зашевелился – из него выползла жена изможденного человека.

– Яйца?

Изможденный человек попытался шикнуть на нее, но она пронзительно завизжала:

– Яйца!

Это слово ударной волной разлеталось во все стороны, сотрясая полуденное безмолвие.

– Яйца!

Из канав вылезали безрукие сироты.

– Яйца!

По мостовой стучали клюками старухи.

– Яйца!

В бездверных дверных проемах появлялись мужчины с ввалившимися от голода глазами.

– Яйца!

Статую окружило зловещее сборище. Госпожа Хохлатка попыталась разрядить обстановку:

– Что вы, что вы, не нужно…

Толпа заволновалась – на госпожу Хохлатку налетел ураган гула, ропота и жадно протянутых рук и унес ее корзину прочь. Толпа взревела. Госпожа Хохлатка в ужасе закудахтала, видя, как ее яйца катятся во все стороны и превращаются в размазанное по земле месиво из скорлупы, желтка и белка. Госпожа Хохлатка захлопала крыльями и поднялась над толпой – она не летала с тех пор, как была желторотым цыпленком, и ей удалось продержаться в воздухе лишь считаные секунды. Единственным местом поблизости, которое могло бы сойти за насест, оказались похожие на велосипедный руль усы любимого главнокомандующего. Толпа наблюдала за ней, охваченная благоговейным страхом.

– Она взлетела! Эта дама взлетела!

Лишь немногие еще дрались за ошметки раздавленных яиц. Остальные глазели на госпожу Хохлатку. Какой-то малыш первым произнес это вслух:

– Никакая она не дама!

– Я безусловно дама! – негодующе возразила госпожа Хохлатка.– Мой отец был королем курятника!

– Дамы не летают! Это курица!

– Я – дама!

И вдруг – слово охватило голодный город, как греческий огонь охватывает колючие кустарники Коринфа. Не «дама», не «курица», а:

– Курятина! Курятина! Курятина!

***

Госпожа Сасаки наливает суп мисо из кастрюльки в стоящую передо мной глубокую лакированную тарелку. Рыба-коиваси и кубики тофу. Андзю любила коиваси – наша бабушка всегда подавала ее именно так. Паста из соевых бобов кружится на дне тарелки, словно оседает взбаламученный ил. Желтый маринованный дайкон, рисовые шарики с лососем, завернутые в листья водорослей. Настоящая домашняя еда. У себя в капсуле я живу на тостах и йогурте, да и то если встану пораньше, такие же вещи готовить слишком хлопотно. Я знаю, что должен бы умирать от голода, но мой аппетит все еще не проснулся. Я ем, чтобы не огорчить госпожу Сасаки. Когда бабушкин пес Цезарь умирал, он ел, чтобы просто не огорчать ее.

– Госпожа Сасаки, я могу вас спросить?

– Догадываюсь, что тебе интересно.

– Где я?

Она передает мне тарелку.

– Ты не спросил у Бунтаро?

– Вчера я не мог собраться с мыслями. Совсем.

– Что ж, ты в доме моей сестры и зятя.

– Они – та пара на фото в ракушечной рамке, что висит над факсом?

– Да. Я сама сделала этот снимок.

– А где они сейчас?

– В Германии. Ее книги там очень популярны, поэтому издатель устроил ей литературное турне. Ее муж изучает европейские языки, так что, пока она исполняет свой писательский долг, он роется в университетских библиотеках.

Я прихлебываю суп.

– Это здорово. Так она писатель? Это она работает на чердаке?

– Ей больше нравится, когда ее называют «рассказчицей». А я все думала, сумеешь ли ты найти кабинет.

– Но ведь это ничего, что я туда забрался? Я, э-э, даже начал читать рассказы, которые нашел на столе.

– Не думаю, что моя сестра стала бы возражать. Непрочитанные рассказы – не рассказы.