Будильник в шляпной картонке. Колокол смерти (сборник) - Энтони Гилберт (1939)

Мне всегда хотелось добиться славы в литературе. Теперь, полагаю, я этой цели достиг. Все и каждый прочтут эту последнюю мою книгу. Она будет в продаже еще долго после того, как я истлею под тюремной плитой. И по крайней мере я избавлю себя от ожидания и неизвестности, от мучений воображаемой, ночь за ночью переживаемой кончины. Ибо это судьба тех, кому государство присудило смертную казнь. Это старое выражение законников, дескать, преступник предает себя милосердию своей страны, а та представлена двенадцатью безымянными человечками, сидящими на скамье присяжных. К такой крайности я был готов всегда. В уголке носового платка у меня зашита таблетка. Когда меня обыскивали, ее не нашли. Я сделаю это сегодня. Завтра будет поздно. Я справлюсь, не сомневайтесь. Потребуется всего секунда, пусть только надзиратель повернется спиной. И это мгновенно.

Я слышу, как уныло стучит за окном дождь. Иногда доносятся чьи-то шаги. Интересно, думает ли хоть одна душа о тех, кто сидит тут, за тюремными стенами. Наверное, нет. Для большинства жизнь – игра с суровыми правилами: берешь то, до чего можешь дотянуться. Из-за дождя в небе нет звезд, да если бы и были, мне их не увидать. Как странно думать, что никогда больше не взглянешь в звездное небо… Завтра повсюду засияют огни, зазвучат голоса и смех, по улицам поедут автомобили, почтальоны станут разносить письма… Письма придут и мне, но я их не вскрою. Виолу выпустят на свободу. Я завидую каждому нищему, что мокнет сегодня под дождем. Я убил двух человек и охотно дал бы умереть третьему. Вот и все мои заслуги. Я даже не стал великим писателем. Но больше всего, думаю, огорчает меня то, что мне не выпадет случая воспользоваться тем, что я узнал из того, чего не знал раньше.

Эпилог

По улицам всех крупных городов страны взад-вперед забегали мальчишки-газетчики. «Попытка самоубийства в тюрьме!» – выкрикивали они. «Обвиняемый оставил признание!». Торговля шла бойко. Еще теплые, из-под печатного станка газеты переходили из рук в руки.

– Все распродано, – произнес одноногий старик, сидевший на плетеном стуле в верхней точке Энрикес-стрит, рядом с табачным киоском, и проворчал себе под нос: – Нет бы о чем-то путном писали!

Дело Росса – имя Филдинга едва ли упоминалось – вызвало всеобщее возбуждение, которое с течением времени только приобретало накал. Признание Ричарда Арнольда, неудачная его попытка покончить с жизнью, суд, оправдание Виолы Росс, пережившей публичный процесс, ужас всеобщего осуждения и угрозу смертной казни, – все это, вместе взятое, возвело эту историю в ранг сенсации, ничего равного которой за прошедший год не случалось.

Желтая пресса с упоением принялась эту сенсацию потрошить. Дама под именем «Доротея» разливалась в «Санди рекорд»: «Вчера вечером имела случай лицезреть, как необычной внешности миссис Эдвард Росс, героиня этой недели, входит в поезд, я скрою, идущий куда. Как вам известно, ее только что выпустили из тюрьмы, где она находилась по подозрению в убийстве мужа, и ей пришлось давать показания на процессе, обвиняемым на котором выступил ее бывший любовник. Мужчины вольны ее проклинать, но женщины повсеместно запомнят ее как ту, что знала: многие, многие грехи покрывает любовь. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[12]. И это, сестры мои, именно то, что готова была совершить Виола Росс, – положить во имя любви свою душу».