Замурованная. 24 года в аду - Найджел Кауторн (2010)

Им не разрешили даже толком попрощаться, когда она села в серый отцовский «мерседес», потому что Элизабет было запрещено разговаривать с молодыми людьми. Но он запомнил их торопливое, тайное прощание. «Мы поцеловались и обещали писать письма, как только будет выдаваться свободная минута». Но, не получив ни одного ответа, он решил, что перестал быть ей интересен. «Теперь я понимаю, что у нее попросту не было возможности отвечать на мои письма».

Элизабет призналась, что его письма даже не попадали к ней в руки. Перед тем как скрыться под землей, она переписывалась с молодым человеком из Винера, небольшого городка в 110 км от Амштеттена, к югу от Вены. В течение своего последнего месяца свободы она написала ему три письма. На первом стояла дата: 9 мая 1984 года, а вместо имени адресата значилось только „Е“. Ее письмо было, очевидно, ответом на его письмо, так как она пишет, что была рада получить от него такое «очаровательное длинное послание». «В основном у меня все в порядке, – писала она. – Только иногда я еще чувствую боль и тошноту. Я по-прежнему общаюсь с...» Когда письмо было опубликовано в прессе, имя было опущено, но совершенно ясно, что речь шла об Андреасе. «Он перешел в следующий класс для поваров и официантов. Я встречалась с ним после учебы. Иногда это было непросто, потому что он из Энцесфелд-Линдабрунн (это всего в нескольких милях к северу от Винер Ньюштадт). Это очень далеко от моего дома, и это очень жаль».

Она делилась с ним своими планами уйти из дому. «После экзаменов... Я перееду в сестре и ее парню, – писала она. – Как только я перееду, я вышлю тебе мой новый адрес. Тогда ты можешь приехать ко мне, даже вместе со своими друзьями».

Также она писала об устройстве на работу в соседнем городе. «Скрести за меня пальцы», – просила она Е.

Письмо было полно милых девчачьих пустяков. «У меня новая стрижка – укладка лесенкой по бокам и на челке, – писала она. – А сзади буду отращивать». А потом она спросила: «Ты устраиваешь вечеринки, когда твои родители дома? Да ты чокнутый!»

Судя по всему, Е. жил жизнью, совершенно чуждой Элизабет. Он представляется нормальным, типичным юношей, чьи родители позволяют сыну некоторое количество юношеских восторгов и непослушания – из любви к нему. Сама мысль о том, что такая жизнь существует, утешала. В Е. Элизабет, вероятно, увидела человека, на чью дружбу и поддержку она могла рассчитывать, кого-то, с кем она не хотела терять связь. «Я хочу задать тебе один личный вопрос, – писала она. – Мне нужно знать, сможем ли мы оставаться друзьями, когда у тебя появится девушка? Дружба часто распадается из-за этого. А для меня это очень важно. Веришь или нет, с парнями мне общаться намного легче, чем с девушками».

Потом она принялась объяснять, почему ей легче открыть душу ему, нежели школьным подружкам: «Девчонки не такие надежные, как парни. Может, мне потому так кажется, что я с раннего детства болталась около своего брата. Ему сейчас двадцать один год, я очень горжусь им. Я знаю все о нем, а он знает все обо мне, и я не могу о нем сказать ни единого плохого слова». В конце письма шла приписка: «Надеюсь, в скором времени нам удастся встретиться. Всего тебе наилучшего».

Элизабет отправила письмо, вложив в него свою фотографию, снятую на «Поляроид». На ней была надета клетчатая блузка, она сидела на ступеньках крытого родительского бассейна цветущим летним вечером 1984 года. Солнце отсвечивает в ее коротких рыжих волосах, губы чуть тронуты улыбкой. В постскриптуме она поясняла: «Фотография немного темная, но в другой раз я пришлю тебе лучше, ладно?» На обороте снимка было нацарапано: «Думай обо мне!!! Сисси».