Замурованная. 24 года в аду - Найджел Кауторн (2010)

Суд спросил Фрицля, угрожал ли он им газовой атакой, если они будут пытаться сбежать. Он отрицал это. «Я только объяснил им, что им не стоит пытаться открыть дверь из подвала, потому что они могут получить разряд электричества и погибнуть», – ответил он.

На вопрос, почему троих детей он вынес наверх и дал им возможность прожить относительно нормальную жизнь под присмотром его жены, Фрицль ответил, что все из-за того, что они были «плаксами». В замкнутом подвале они действовали ему на нервы, и он боялся, что звуки их плача могут привести к тому, что его укрытие будет обнаружено.

Но полиция сегодня считает, что причиной могло стать вовсе не это. Если Лиза была удочерена, то остальные двое были зарегистрированы как дети, взятые под опеку, что давало Йозефу и Розмари Фрицль права на получение детского пособия, которое стало неплохим источником дополнительного дохода семьи. Различные государственные выплаты выросли до 20 тысяч в месяц: 600 (480) евро в месяц за Лизу, после того как она была удочерена; и 1000 (800) евро – за каждого из детей, взятых под опеку, – Монику и Александра. Поскольку бизнес Фрицля претерпевал финансовые трудности, эти средства позволяли ему вести расточительный образ жизни – одежда, дорогая машина, визиты в публичный дом и поездки в Таиланд. Полиция предполагает, что это стало действительным мотивом, побудившим его вынести детей наверх. Изучив его финансовые записи, они выяснили, что Фрицль постоянно нуждался в деньгах для выплаты по счетам.

«Они стали для него денежными мешками, – сказал следователь. – Все, что он сделал, было следствием не заботы о них, а только желанием получить деньги».

На вопрос, задумывается ли он сейчас о смерти, он отвечал: «Нет, только об освобождении».

Фрицль вызвал ненависть общества. В тюрьме он постоянно следил за репортажами, освещающими его дело. Несмотря на все свои признания, он пытался жаловаться на дурное отношение к нему прессы. Его защитник Рудольф Майер заявил, что его клиент считает себя несправедливо оскорбленным: «Он считает репортажи о себе пристрастными и абсолютно однобокими».

Фрицль протестовал против того, чтобы из него делали чудовище. «Я не монстр, – сказал он Майеру. – Я мог бы убить их всех, и со мной бы ничего не сделали. Никто бы даже не узнал об этом. Меня никогда не поймали бы».

Вместо этого, заявляет он, он спас жизнь Керстин, вступив в рискованную сделку. «Если бы не я, ее вообще уже не было бы в живых, – сказал он. – Именно я отвез ее в больницу».

Он даже уверял, что был добр к семье, которую держал в плену, и что между ними произошло очевидное недопонимание. «Он очень подавлен... Ему безусловно тяжело в тюрьме», – отвечал Майер.

Принимая во внимание факты, сопровождающие годы планирования и исполнения его сумасшедшей стратегии, так же как и физическое, сексуальное и психологическое давление, которое он оказывал на членов своей семьи, сострадать ему непросто. Тюремные охранники рассказали, что его сокамерники часто кричали и угрожали ему. «Сатана, изыди, – кричали они. – Мы убьем тебя!»

Вышедший недавно на свободу заключенный рассказал: «По ночам другие зэки кричали: „Выходи играть, бес, ты у нас получишь!“ А когда они проходили мимо его камеры, молотили в дверь ногами».

По словам Майера, Фрицль вел себя «очень тихо и скромно» – тогда как в действительности полиции пришлось общаться с высокомерным эгоманьяком. Его клиент, сказал он, «понимает ненависть людей за стенами тюрьмы» и готов принять свое наказание. «Я теперь хочу только одного, – говорил Фрицль. – Расплатиться за то, что натворил».

Это заявление адвоката прояснило намерение защиты подготовить почву для заявления о невменяемости подсудимого: «Я понимал, что, должно быть, сошел с ума, раз пошел на такое». Он утверждал, что им руководило влечение, которое «вышло из-под контроля».