Воскресение - Толстой Лев Николаевич (2006)

Потому ли, что крестьян было меньше, или потому, что он был занят не собой, а делом, Нехлюдов в этот раз не чувствовал никакого смущения. Невольно он обращался преимущественно к широкому старцу с белыми завитками бороды, ожидая от него одобрения или возражения. Но представление, составленное о нем Нехлюдовым, было ошибочное. Благообразный старец, хотя и кивал одобрительно своей красивой патриархальной головой или встряхивал ею, хмурясь, когда другие возражали, очевидно, с большим трудом понимал то, что говорил Нехлюдов, и то только тогда, когда это же пересказывали на своем языке другие крестьяне. Гораздо более понимал слова Нехлюдова сидевший рядом с патриархальным старцем маленький, кривой на один глаз, одетый в платанную нанковую поддевку и старые, сбитые на сторону сапоги, почти безбородый старичок – печник, как узнал потом Нехлюдов. Человек этот быстро водил бровями, делая усилия внимания, и тотчас же пересказывал по-своему то, что говорил Нехлюдов. Так же быстро понимал и невысокий коренастый старик с белой бородой и блестящими умными глазами, который пользовался всяким случаем, чтобы вставлять шутливые, иронические замечания на слова Нехлюдова, и, очевидно, щеголял этим. Бывший солдат тоже, казалось, мог бы понимать дело, если бы не был одурен солдатством и не путался в привычках бессмысленной солдатской речи. Серьезнее всех относился к делу говоривший густым басом длинноносый с маленькой бородкой высокий человек, одетый в чистое домодельное платье и в новые лапти. Человек этот все понимал и говорил только тогда, когда это нужно было. Остальные два старика, один – тот самый беззубый, который вчера на сходке кричал решительный отказ на все предложения Нехлюдова, и другой – высокий, белый, хромой старик с добродушным лицом, в бахилках и туго умотанных белыми онучами худых ногах, оба почти все время молчали, хотя и внимательно слушали.

Нехлюдов прежде всего высказал свой взгляд на земельную собственность.

– Землю, по-моему, – сказал он, – нельзя ни продавать, ни покупать, потому что если можно продавать ее, то те, у кого есть деньги, скупят ее всю и тогда будут брать с тех, у кого нет земли, что хотят, за право пользоваться землею. Будут брать деньги за то, чтобы стоять на земле, – прибавил он, пользуясь аргументом Спенсера.

– Одно средство – крылья подвязать – летать, – сказал старик с смеющимися глазами и белой бородой.

– Это верно, – сказал густым басом длинноносый.

– Так точно, – сказал бывший солдат.

– Бабенка травы коровенке нарвала, поймали – в острог, – сказал хромой добродушный старик.

– Земли свои за пять верст, а нанять – приступу нет, взнесли цену так, что не оправдаешь, – прибавил беззубый сердитый старик, – веревки вьют из нас, как хотят, хуже барщины.

– Я так же думаю, как и вы, – сказал Нехлюдов, – и считаю грехом владеть землею. И вот хочу отдать ее.

– Что ж, дело доброе, – сказал старец с Моисеевыми завитками, очевидно подразумевая то, что Нехлюдов хочет отдать ее внаймы.

– Я затем и приехал: я не хочу больше владеть землею; да вот надо обдумать, как с нею разделаться.

– Да отдай мужикам, вот и все, – сказал беззубый сердитый старик.

Нехлюдов смутился в первую минуту, почувствовав в этих словах сомнение в искренности своего намерения. Но он тотчас же оправился и воспользовался этим замечанием, чтобы высказать то, что имел сказать.

– И рад бы отдать, – сказал он, – да кому и как? Каким мужикам? Почему вашему обществу, а не Деминскому? (Это было соседнее село с нищенским наделом.)

Все молчали. Только бывший солдат сказал:

– Так точно.

– Ну вот, – сказал Нехлюдов, – вы мне скажите, если бы царь сказал, чтобы землю отобрать от помещиков и раздать крестьянам…

– А разве слушок есть? – спросил тот же старик.