Цвет жизни - Джоди Пиколт (2016)

— Да, в том-то и дело, — говорит Эдисон. — Мы знаем только Розу Паркс и Мартина Лютера Кинга, вот и все. Ты когда-нибудь слышала имя Льюис Латимер? Он рисовал детали телефона в патентных заявках Александра Грейама Белла и работал чертежником и патентным экспертом у Томаса Эдисона. Но меня ты назвала не в честь него, потому что не знала о его существовании. Если такие люди, как мы, и оставляют след в истории, о каждом из них нужно давать сноску с пояснением.

Произносит он это без горечи, так, как объявил бы, что у нас закончился кетчуп или что его носки в стиралке окрасились в розовый цвет, словно он этому не рад, но не расстраивается по этому поводу, потому что сейчас уже все равно ничего не поделаешь. Я ловлю себя на том, что снова думаю о миссис Браунштейн и Вирджинии. Это как заусенец, за который постоянно цепляется мой разум, и Эдисон просто нажал на него сильнее. Неужели я не замечала этого раньше? Или я слишком уж старалась держать глаза крепко закрытыми?

Эдисон бросает взгляд на часы.

— Мама, — говорит он, — ты правда опоздаешь.

Он прав. Я говорю ему, что можно подогреть на обед, во сколько лечь спать и когда заканчивается моя смена. Затем спешу к машине и мчусь в больницу. Еду самым коротким путем, но все равно опаздываю на десять минут. Не дожидаясь лифта, поднимаюсь по лестнице и вбегаю в родильное отделение задыхающаяся и вспотевшая. Мэри стоит за стойкой медсестринского поста, как будто дожидается меня.

— Извиняюсь, — сразу говорю я. — Я была в Нью-Йорке с матерью, а потом застряла в пробке, и…

— Рут… Я не могу позволить тебе работать сегодня вечером.

Я ошарашена. Корин вообще опаздывает через раз, а меня сразу же наказывают за один-единственный проступок?

— Это не повторится, — говорю я.

— Я не могу разрешить тебе работать, — повторяет Мэри, и я вдруг понимаю, что она не смотрит мне в глаза. — Мне сообщили из отдела кадров, что твою лицензию приостанавливают.

Внезапно я превращаюсь в камень.

— Что?

— Мне очень жаль, — вполголоса произносит она. — Охрана выведет тебя из здания, когда соберешь вещи.

— Погоди, — говорю я, заметив двух здоровяков, маячащих за стойкой. — Это шутка? Почему мою лицензию приостанавливают? И как мне без нее работать?

Мэри сглатывает и поворачивается к охранникам. Они делают шаг вперед.

— Мэм? — говорит один из них и указывает на комнату для отдыха, как будто за двадцать лет я не выучила дорогу.

В маленькой картонной коробке, которую я несу к машине, лежат зубная щетка, зубная паста, бутылочка «Эдвила», свитер-кардиган и несколько фотографий Эдисона. Это все, что я держала на работе в своем шкафчике. Коробка стоит на заднем сиденье и то и дело привлекает мое внимание в зеркале заднего вида, удивляя, как неожиданный пассажир.

Не успев выехать со стоянки, я звоню профсоюзному адвокату. Сейчас 5:00 вечера, и шансы застать его в такое время на работе невелики, поэтому, когда он отвечает на звонок, я не выдерживаю и начинаю плакать. Я рассказываю ему о Терке Бауэре и о ребенке, он меня успокаивает и говорит, что выяснит обстоятельства и перезвонит мне.

Я должна ехать домой. Должна убедиться, что у Эдисона все в порядке. Но это неминуемо вызовет разговор о том, почему я не на работе, а я не уверена, что готова к этому прямо сейчас. Если профсоюзный адвокат сделает свое дело, возможно, меня восстановят и я уже завтра смогу выйти на работу.

Тут звонит мой телефон.

— Рут? — Голос Корин. — Какого хрена? Что происходит?

Я откидываюсь на спинку водительского сиденья и закрываю глаза.

— Не знаю, — признаюсь я.

— Подожди, — говорит она, и я слышу приглушенные звуки. — Я в подсобке закрылась, чтобы меня никто не услышал. Позвонила тебе, как только узнала.

— Узнала что? Я ничего не знаю, кроме того, что мне, похоже, приостановили лицензию.

— Эта сучка адвокатша наша что-то напела Мэри о профессиональном преступлении…