Ким - Редьярд Киплинг (1901)

– Я не боюсь, – сказал лама. – А у вас найдется место для двоих?

– Тут и для мыши места не хватит, – взвизгнула жена зажиточного земледельца – джата индуистского вероисповедания из богатого Джаландхарского округа.

В наших ночных поездах меньше порядка, чем в дневных, где очень строго соблюдаются правила, требующие, чтобы мужчины и женщины сидели в разных вагонах.

– О мать моего сына, мы можем потесниться, – промолвил ее муж, человек в синей чалме. – Возьми ребенка. Это, видишь ли, святой человек.

– Я уж и так семью-семьдесят свертков на руках держу! Может, пригласишь его сесть ко мне на колени, бесстыдник?

От мужчин только этого и дождешься! – она огляделась кругом, ожидая сочувствия. Проститутка из Амритсара, сидевшая у окна, фыркнула из-под головного покрывала.

– Входи! Входи! – крикнул жирный ростовщик-индус с обернутой в ткань счетной книгой под мышкой и добавил с елейной улыбкой: – Надо быть добрым к беднякам.

– Ну да, за семь процентов в месяц под залог нерожденного теленка, – промолвил молодой солдат-догра, ехавший на юг, в отпуск.

Все рассмеялись.

– Он пойдет до Бенареса? – спросил лама.

– Конечно. Иначе к чему нам ехать в нем? Входи, а то останемся, – кричал Ким.

– Глядите! – взвизгнула амритсарская девица. – Он никогда не ездил в поезде. О, глядите!

– Ну, лезь, – промолвил земледелец, протягивая большую смуглую руку и втаскивая ламу. – Вот и ладно, отец.

– Но… но… я сяду на полу. Сидеть на лавке противно уставу, – говорил лама. – К тому же у меня от этого затекают ноги.

– Я говорю, – начал ростовщик, поджимая губы, – что нет ни одного праведного закона, которого мы не нарушили бы из-за этих поездов. К примеру, вот мы сидим здесь с людьми всех каст и племен.

– Да, и с самыми непристойными бесстыдницами, – промолвила его жена, хмурясь на амритсарскую девицу, строившую глазки молодому сипаю.

– Я говорил, лучше бы нам ехать по тракту, в повозке, – сказал муж, – тогда бы мы и денег немного сберегли.

– Ну да, чтобы за дорогу истратить на пишу вдвое больше того, что удалось бы сберечь. Об этом говорено и переговорено десять тысяч раз.

– Еще бы, десятью тысячами языков, – проворчал он.

– Уж если нам, бедным женщинам, и поговорить нельзя, так пусть нам помогут боги! Ох! Он, кажется, из тех, что не должны смотреть на женщину и отвечать ей. – Лама, связанный своим уставом, не обращал на нее ни малейшего внимания. – А ученик тоже из таких?

– Нет, мать, – выпалил Ким, – если женщина красива, а главное – милосердна к голодному.

– Ответ нищего, – со смехом сказал сикх. – Сама виновата, сестра!

Ким умоляюще сложил руки.

– Куда ты едешь? – спросила женщина, протягивая ему половину лепешки, вынутой из засаленного свертка.

– До самого Бенареса.

– Вы, должно быть, скоморохи? – предположил молодой солдат. – Не покажете ли нам какие-нибудь фокусы, чтобы скоротать время? Почему этот желтый человек не отвечает?

– Потому, что он святой, – свысока произнес Ким, – и думает о вещах, которые для тебя сокрыты.

– Это возможно. Мы, лудхиянские сикхи, – он раскатисто проговорил эти слова, – не забиваем себе головы богословием. Мы сражаемся.

– Сын брата моей сестры служит наиком (капралом) в этом полку, – спокойно промолвил ремесленник-сикх. – В этом полку есть роты из догр. – Солдат воззрился на него, ибо догры другой касты, чем сикхи, а ростовщик захихикал.

– Для меня все одинаковы, – сказала девица из Амритсара.

– Этому можно поверить, – язвительно фыркнула жена земледельца.

– Да нет же, но все, что служат сиркару с оружием в руках, составляют братство, если можно так выразиться. Братство касты – это одно, но кроме этого, – она робко огляделась кругом, – есть узы палтана – полка, не правда ли?

– У меня брат в джатском полку, – сказал земледелец. – Догры – хорошие люди.