Танго в стране карнавала - Кармен Майкл (2007)

Будучи австралийкой до мозга костей, и я сама никак не могла разобраться с тем, как же применять на практике это пофигистское отношение к изменам. Неужели все здесь ходят с шорами на глазах и с затычками в ушах, притворяясь, будто в упор не видят, как он выходит из отеля в обнимку с датской капоэйристкой? Или мстят и в ответ тоже изменяют? А может, ревность для них — это просто дешевый грязный трюк, и ее вызывают — вроде того, как бразильское правительство прибегает к Карнавалу, чтобы отвлечь внимание народа от социальных проблем, — чтобы не позволить другому задуматься о том, чего на самом деле стоит партнер?

Такой взгляд на вещи был пессимистичным и пристрастным, но именно его разделяло огромное множество приезжающих в Бразилию путешественников, которых здесь обольщали, а потом изменяли и бросали — и все это в считаные дни, — после чего они покидали страну с горьким осадком в душе. Конечно, находились и такие, кто оставался и с виноватым видом присоединялся к общей вакханалии, виня во всем джунгли, дешевое пиво и жаркую погоду.

Пожалуй, самое лучшее объяснение всему этому дал мой приятель англичанин, живущий в Бразилии постоянно. Восседая в окружении целого гарема жен, под манговым деревом, величественный, как римский император, он рвал спелые плоды с тяжелой ветви у себя над головой и вдруг задумчиво произнес:

— Рано или поздно природа нас всех догоняет.

11

Деньги и мораль

В Бразилии нынче так — даже если на закате ты еще не подлец, к рассвету обязательно им станешь.

— «Симпатичный, но обычный», пьеса Нелсона Родригеса

Мы, собственно, не обдирали туристов как липку — мы определенно не делали ничего в духе Уинстона и проституток, — но надо же было начинать как-то зарабатывать на жизнь. Вся экономия на свете не могла скрыть того факта, что доходы у нас нулевые. На моем горизонте замаячил мрачный образ могильной плиты с выбитой на ней надписью: «Кармен Майкл, скончалась в капиталистическом рабстве. Скорблю по тебе — карта VISA, Австралия».

Фабио пока справлялся с оплатой счетов, но у меня до сих пор имелся целый ряд секретных трат, в результате чего кредитоспособность неуклонно падала. Основными грехами были модные тряпки и косметика — как ни старалась я соскребать со стенок баночки последние капли крема для лица, отказаться от этих статей расходов не удавалось. Я пыталась наверстывать в другом — отчаянно торговалась на рынках в Сахаре из-за фруктов и овощей, проверяла, не идет ли автобус, прежде чем схватить такси, внимательно изучала ресторанные счета (и замечу, каждый раз находила-таки ошибки). Однако единственным результатом всех моих усилий было брезгливое осуждение Густаво и Карины.

— Это же всего пятьдесят реалов, — сказал мне однажды Густаво, когда приятель Фабио, музыкант Жуан, нарисовался у входа и объявил, что нужны сто реалов, чтобы напечатать флаеры их местного карнавала. Полсотни у него уже было, и он попросил меня быстренько сгонять наверх и принести вторую половину суммы.

Жуан, улыбаясь, терпеливо ждал у ворот, а Торре следил за каждым его движением.

— Нет у меня, — пожала я плечами. Густаво уставился на меня в изумлении.

— Но у него-то их правда нет, — произнес он.

— Пятьдесят реалов туда, пятьдесят туда. Вот так и вышло, что я почти уже разорилась.

Густаво ухмыльнулся:

— Ах… бедная ты, бедная. Бедная! Ты-то? Разорена? Да брось!

— Да почему мы должны за это платить? Это не мои проблемы.

— Потому что вы знакомы. Он друг Фабио, не так ли? Он не постучал бы к тебе без нужды.

— Откуда ты знаешь?

Густаво удивленно поглядел на меня:

— Может, они простые люди, зато честные. — Я виновато вздохнула, а Густаво взглянул пристальнее: — Иначе он не осмелился бы даже подойти к этим воротам.