Маленький городок в Германии. Секретный паломник (сборник) - Джон Ле Карре (1968, 1990)

Где-то очень низко между ее грудей Тернер заметил нечто белеющее. Носовой платок? Письмо? Фрау Зааб не волновал Зибкрон, как не интересовал ее ни один другой мужчина, чьи достоинства кто-то осмеливался ставить выше талантов ее супруга. Ее вмешательство перерезало нить беседы, и разговор снова замер, как упавший на землю воздушный змей. На мгновение даже у ее мужа не хватило сил, чтобы снова запустить его.

– Ты предлагаешь мне все ему запретить, – сказал Зибкрон, взяв нежной рукой серебряные щипцы для колки орехов и разглядывая их в свете свечей, словно выискивая скрытые изъяны.

Стоявшая перед ним тарелка была вылизана дочиста, как миска кота по воскресеньям. Это был представительного вида бледный мужчина, ухоженный и примерно одного с Тернером возраста, но в его внешности присутствовало что-то от управляющего отелем, от человека, привыкшего ходить по чужим коврам. Черты его лица были округлыми, но суровыми, а губы жили своей жизнью и раскрывались, чтобы выполнить одну функцию, а смыкались, завершая другую. Каждым своим словом он стремился не помочь собеседнику, а скорее бросить ему вызов, превращая разговор в молчаливое подобие продолжения допроса, который только усталость или холодная боль в сердце не давали ему вести вслух.

– Ja. Запретить все, – подхватил Зааб, склонившись далеко над столом в стремлении стать ближе к своим слушателям. – Запретить митинги, запретить марши, прекратить все разом. Как делают коммунисты. Это, черт побери, единственное, что они понимают и делают правильно. Siebkron, Sie waren ja auch in Hannover! Зибкрон, ты же сам был в Ганновере. Почему же не наложил запрет? Там сплошь собралось какое-то зверье. Но они обладают силой, nicht wahr, Siebkron? Бог ты мой, я тоже многое пережил.

Зааб относился к более старшему поколению. Журналист, успевший в свое время поработать в разных газетах, большинство которых после войны перестали издаваться. Никто не сомневался, что именно пережил герр Зааб.

– Но я никогда не опускался до ненависти к англичанам. Ты можешь подтвердить это, Зибкрон. Das können Sie ja bestätigen. Двадцать лет я писал об этой безумной республике. Я мог быть критичен – иногда дьявольски критичен, – но ни разу не позволил себе грубых выпадов против англичан. Никогда не был настроен против них, – он завершил фразу с такой интонацией, что его последние слова могли начисто перечеркнуть смысл утверждения в целом.

– Карл Хайнц фантастический любитель всего английского, – сказала куколка. – Он предпочитает английскую кухню, пьет английские напитки.

Она вздохнула, и создалось впечатление, что и все остальное ее муж тоже делал по-английски. Она много ела и говорила с полным ртом, а ее крошечные ручки уже тянулись к тому, что она собиралась съесть потом.

– Мы в долгу перед вами, – произнес Брэдфилд с натужной приветливостью. – Продолжайте в том же духе как можно дольше, Карл Хайнц.

Он вернулся из Брюсселя всего полчаса назад и почти не сводил глаз с Зибкрона.

Миссис Ванделунг, жена советника голландского посольства, плотнее натянула палантин на широковатые плечи.

– Лично мы посещаем Англию ежегодно, – сказала она просто так, ничего конкретного не имея в виду, желая заполнить паузу. – Наша дочь учится в английской школе. И сын тоже получает образование в Англии…

И ее понесло. Все, что она любила, чем дорожила и владела, непременно имело какие-то черты, заимствованные у англичан. Ее муж, морщинистый и похожий на моряка, прикоснулся к красивому запястью Хейзел Брэдфилд и закивал с чрезмерным пылом.

– Всегда, – прошептал он, и со стороны могло показаться, что он о чем-то ее умоляюще просил.

Хейзел Брэдфилд, выведенная из состояния глубокой задумчивости, улыбнулась ему, сохраняя серьезный вид, с некоторым отчуждением глядя на серые пальцы, все еще лежавшие поверх ее руки.

– Право же, Бернард, – мягко сказала она, – вы сегодня такой душка. Боюсь, другие женщины приревнуют меня к вам.