Маленький городок в Германии. Секретный паломник (сборник) - Джон Ле Карре (1968, 1990)

Для официального допроса прибыл на лодке специальный представитель, серьезный молодой человек с гладкими щечками, но с мрачным видом. Хансен мысленно присвоил ему прозвище: Студент. Группа встречающих во главе с комиссаром ожидала его на берегу, чтобы потом сопроводить за холм, в штаб. Хансен понял, что это специалист по допросам, поскольку он один не повернул головы и не взглянул на последнего оставшегося в живых пленника, гнившего во влажной жаре. Зато он сразу заметил Марию. Остановился перед ней, заставив задержаться и остальных. Он сначала замер, потом приблизил к ней вплотную лицо прилежного школяра, задав вопросы, которых Хансен не расслышал. И держался в той же позе, выслушивая ответы, напоминавшие звуки человеческой речи, усвоенные попугаем. «Моя дочь стала шлюхой в солдатском лагере», – с тоской подумал Хансен. Но стала ли? Ничто из того, что он слышал прежде о «красных кхмерах», не свидетельствовало о терпимости к проституткам, о готовности допустить их в свои ряды. Напротив, ему говорили совершенно противоположное. «Angka hait le sexuel»[46] – так однажды высказался при нем один французский антрополог.

В таком случае они обольстили ее своим пуританством, решил он. Связали с собой чувством, которое хуже и прочнее, чем узы разврата. И он лежал лицом в пыли, моля Бога дать ему возможность принять на себя все грехи невинной дочери.

Я не могу связно рассказать о допросах Хансена, поскольку он сам мало что запомнил. Мои собственные муки в руках полковника Ежи были детскими играми в сравнении с пережитым Хансеном. Хотя во многом его смутные воспоминания оставили у него схожие впечатления. Не стоит даже отдельно упоминать, что его пытали. С этой целью сколотили подобие деревянной решетки. Но в то же время ему хотели сохранить жизнь, потому что в перерывах между пытками давали поесть и даже, если память ему не изменяла, позволяли спускаться к берегу реки, но не исключено, что это было сделано однажды, чтобы привести его в сознание, которое он часто терял.

А еще его принуждали писать, потому что для такого образованного человека, каким оказался Студент, никакое признание не считалось действительным, если не зафиксировать его на бумаге. Но писать становилось все труднее и труднее, пока и это действие не превратилось в разновидность пытки, хотя его и отвязывали на время от решетки.

При проведении допросов Студент придерживался двух линий одновременно. Покончив с одной, переходил к другой.

Вы американский шпион, заявил он, и агент контрреволюционной марионетки – Лон Нола[47], главного врага революции. Хансен это отрицал.

Но, кроме того, вы еще и римский католик, замаскированный под буддиста, человек с косными религиозными взглядами, пропагандист антипартийных суеверий, срывающий попытки просветить народ, криком внушал ему Студент.

Он вообще был скорее склонен сам выступать с политическими заявлениями, нежели задавать вопросы.

– А теперь перечислите нам, пожалуйста, все даты и места ваших конспиративных встреч с контрреволюционной марионеткой и американским шпионом Лон Нолом, назвав имена всех присутствовавших при этом американцев.

Хансен настаивал, что таких встреч у него никогда не было. Но его ответы Студента никак не устраивали. По мере того как боль становилась невыносимой, Хансен вспоминал имена из английских народных песенок, которые когда-то пела ему мать: Том Пирс… Билл Брюер… Йен Стюер… Питер Герни… Питер Дэви… Даниэл Уидден… Гарри Хок…

– В таком случае попрошу вас написать, кто главарь этой банды, – сказал Студент, переворачивая страницу в своем блокноте.

Глаза палача, как отмечал Хансен, часто почти совсем закрывались. Такую же деталь я подметил и в манерах Ежи.

– Кобблей, – прошептал Хансен, приподнимая голову над столом, за который его усадили. – Томас Кобблей, вывел потом на бумаге. Коротко – Том. Оперативный псевдоним Дядюшка[48].