Секретный паломник - Ле Карре Джон

– Он позвонил в дверной звонок ровно без четверти девять. Я как раз слушала радио. В тот момент начиналась новая передача.

Я окинул Лаци взглядом.

– Вы говорите по-немецки?

– Jawohl, Herr Doktor![8]

Потом вопрос к Хелене:

– Какую радиостанцию вы слушали?

– Всемирную службу Би-би-си, – ответила она.

Я подошел к приемнику и включил его. Кто-то неопределенного пола оксфордской академической скороговоркой блеял нечто о Китсе. Спасибо, Би-би-си. Я выключил радио.

– Раздался звонок. Кто пошел открывать? – спросил я.

– Я сам, – ответил профессор.

– Да, он сам, – подтвердила супруга.

– Умоляю, к чему это? – вставил реплику Лаци.

– И что потом?

– Он стоял на пороге в пальто, – сказал профессор.

– В плаще, – поправила жена.

– Он спросил, я ли профессор Теодор. Да, это я, был мой ответ. Потом он назвал свое имя и заявил: «Простите, профессор, я прибыл, чтобы убить вас с помощью либо удавки, либо пули с цианистым калием, но только я не хочу этого делать. Я ваш давний поклонник и, можно сказать, ученик. Хочу сдаться вам и остаться на Западе».

– Он говорил по-венгерски? – спросил я.

– Само собой.

– И вы пригласили его войти?

– Разумеется.

Но Хелена снова с ним не согласилась.

– Нет! Сначала Теодор позвал меня, – упрямо возразила она. Прежде я никогда не слышал, чтобы она перечила мужу. А этим вечером сделала это дважды всего за пару минут. – Он зовет меня и говорит: «Хелена, у нас в доме гость». «Хорошо», – отвечаю я. И только тогда он пригласил Лаци войти. Я взяла у него плащ и повесила в прихожей. Потом я приготовила кофе. Вот как все было на самом деле.

– И торт, – сказал я. – Вы испекли торт.

– Торт у меня уже был готов.

– Вам стало страшно? – спросил я, поскольку у меня самого ощущение страха, как и опасности, тоже никак не появлялось.

– Сначала мне стало тошно, я была шокирована, – ответила она. – А теперь мне страшно. Да. Мне очень страшно. Нам всем страшно.

– И вам? – обратился я к профессору.

Он снова пожал плечами, словно хотел показать, что я последний человек на этой земле, кому бы он доверил свои чувства.

– Почему бы вам с супругой не пройти пока в кабинет? – предложил я.

Он явно собрался возразить, но передумал. Держась за руки, но отстранившись друг от друга, супруги вышли из комнаты.

Я остался с Лаци наедине. Я стоял, он сидел. Мюнхен временами становится очень тихим городом. Но даже при полном покое его лицо заискивающе улыбалось мне. Маленькие глазки все так же часто моргали, но я ничего не мог прочитать в их выражении. Лаци кивком подбодрил меня, а его улыбка стала еще шире.

– К вашим услугам, пожалуйста, – сказал он и поудобнее устроился в кресле.

Я же сделал жест, понятный любому жителю Центральной Европы. Протянул руку вперед ладонью вверх и провел большим пальцем по кончику указательного. Все еще улыбаясь, он порылся во внутреннем кармане пиджака и подал мне свои бумаги. Они были выписаны на имя Эгона Браубаха из Пассау, родившегося в 1933 году, артиста по профессии. Никогда в жизни не видел я человека, менее похожего на артиста из Баварии. Кроме паспорта гражданина Западной Германии у него имелось водительское удостоверение и какая-то карточка социального страхования. Ни один из документов, на мой взгляд, не выглядел подлинным. Как и его ботинки не походили на настоящую обувь.

– Когда вы пересекли границу Германии?

– Сегодня после полудня, герр доктор. Точнее – около пяти часов вечера.

– С какой стороны?

– Из Вены. Да, Вена, – повторил он почти без передышки, словно собирался подарить мне весь тот город, а потом снова заерзал в кресле, чтобы усесться поудобнее. – Выехал оттуда первым же утренним поездом на Мюнхен, герр доктор.

– Во сколько отходил поезд?

– В восемь часов, сэр. Поезд был в восемь часов.

– А когда вы попали в Австрию?