Сожженная заживо - Суад (2007)

У меня есть семья, меня окружают друзья. Но я стесняюсь сама себя. Если бы я обгорела в автомобильной катастрофе или была парализована, я по‑другому смотрела бы на свои рубцы. Это была бы судьба, никто в этом не виноват, даже я сама.

Но меня сжег муж моей сестры, и на то была воля моих отца и матери. Это не судьба и не роковая случайность сделали меня такой. Самое ужасное, что они сделали со мной, — они лишили меня не только кожи, но и меня самой не на месяц или на год, на всю оставшуюся жизнь.

Время от времени это ко мне возвращается… Мы смотрели вестерн, два человека дрались в конюшне. И один из них со злости зажег спичку и бросил ее в сено под ногами противника, тот загорелся и побежал, объятый пламенем. Я начала кричать, выплевывая все, что в тот момент ела. Я совершенно обезумела.

Антонио сказал мне: «Ну что ты, дорогая, это кино, всего лишь фильм». Он выключил телевизор, взял меня на руки, чтобы успокоить, и все повторял: «Дорогая, это же телевидение. Это неправда, это кино!»

А я была далеко отсюда, я опять бежала, охваченная огнем. В ту ночь я не спала. Я испытывала такой ужас перед огнем, что даже маленькое пламя парализовало меня. Я следила за Антонио, когда он закуривал сигарету, я ждала, пока спичка полностью погаснет или исчезнет пламя зажигалки. Из‑за этого я почти не смотрела телевизор. Я боялась, что опять увижу что‑то подобное. Мои дочери хорошо понимали причины моего волнения. Как только они замечали что‑нибудь, что может меня взволновать, они тут же переключали картинку. Я не хотела, чтобы они зажигали свечи. В доме было все электрическое. Я не терпела огонь ни на кухне, ни где‑либо еще. Но однажды один человек играл со спичками, выделывая со смехом разные фокусы. Он налил спирт на палец и поджег его. Кожа не обгорела, это была игра.

Я вскочила, охваченная одновременно испугом и яростью: «Иди занимайся этим в другом месте! Вот я была сожжена. Ты не знаешь, что это такое!»

Огонь в камине меня не страшил, если я не подходила к нему близко. Теплая вода тоже не смущала меня. Я боялась огня, горячей воды, плиты, конфорок, кастрюль, включенной кофеварки, телевизора, который может вспыхнуть, плохо установленных электрических розеток, пылесоса, непогашенных сигарет, всего… Всего, что связано с огнем. Мои дочери были в постоянном напряжении. Конечно, это ненормально, когда девочка четырнадцати лет из‑за меня не может включить электрическую конфорку. Если меня не было дома, я не хотела, чтобы они пользовались плитой, кипятили воду для макарон или заваривали чай. Мне необходимо было присутствовать здесь же, рядом с ними, вся внимание, на нервах, быть уверенной, что все выключено. Не было ни дня, чтобы я перед сном не проверила, выключены ли конфорки.

С этим страхом я живу днем и ночью. Я понимаю, что осложняю жизнь близким. Мой муж терпелив, но иногда его охватывает беспричинное раздражение. Мои дочери должны будут научиться держать кастрюлю, чтобы я не дрожала за них. И рано или поздно им придется это сделать.

Другой страх пришел ближе к моему сорокалетию: мысль о том, что Маруан стал взрослым мужчиной, что я не видела его почти двадцать лет, что он знал о моем замужестве, и что у него есть сестры. Но Летиция и Надя не знали, что у них есть брат.

Эта ложь лежала на сердце тяжелым камнем, об этом я никому не рассказывала. Антонио знал о существовании Маруана с самого начала, но мы никогда не затрагивали эту тему. Жаклин знала, но никогда не раскрывала мою ложь. Она просила меня участвовать в конференциях, рассказывать другим женщинам о преступлениях во имя чести. Жаклин продолжала свою работу, ездила в командировки, возвращаясь оттуда иногда с победой, иногда ни с чем. Я должна была свидетельствовать о жизни сожженной женщины. Я была практически единственной, кому удалось выжить и все это пережить.