Магнус Чейз и боги Асгарда. Книга 1. Меч Лета - Рик Риордан (2015)

На кухне я маленько подзаправил свой организм нарезанной индейкой и крекерами и запил это все молоком, которое дул непосредственно из пакета. Фалафелем здесь и не пахло, будь он неладен, и, как только мне стало ясно его отсутствие, именно его-то больше всего захотелось. Но зато я смог найти шоколадный батончик, который и заныкал в карман на будущее (шоколад никогда не следует есть второпях, им стоит спокойно наслаждаться). Потом я направил стопы наверх – в мавзолей мебели из красного дерева, восточных ковров, шедевров живописи, мраморных полов и хрустальных люстр… И не жутко ему среди этого жить?

В шесть лет где мне было понять, каких деньжищ это стоит, но впечатление особняк и тогда оставлял у меня то же самое. Темный, давящий, пугающий. Мне очень трудно было представить, как мама могла расти в таком месте. Зато меня совершенно не удивило, что она старалась так много времени проводить вне дома.

Наша квартира над корейской барбекю-закусочной в Олстоне была вполне уютной, но маме и там не нравилось находиться подолгу. «Мой настоящий дом – Голубые холмы», – повторяла часто она. Мы постоянно устраивали походы туда и весной, и летом, и осенью, и зимой, и никакая погода не мешала нам наслаждаться. Свежий воздух, никаких потолков и стен и никакой компании, кроме уток, гусей и белок.

А вот семейное это гнездо больше всего мне напоминало тюрьму. В фойе мне вдруг стало казаться, будто по моей коже ползают невидимые насекомые. Я поднялся на следующий этаж. В библиотеке, как и тогда, когда мы сидели в ней с Аннабет, стоял запах лимонной полироли и кожи. Вдоль одной из стен тянулась витрина с подсветкой, полная тронутых ржавчиной шлемов викингов и порядком изъеденных ею топоров. Мама однажды мне рассказала, что Рэндольф раньше преподавал историю в Гарварде, но потом его со скандалом уволили. Она не стала меня посвящать в подробности, но полагаю, что именно с тех времен он был сдвинут на собирании артефактов.

– Ты гораздо умнее обоих дядей, – однажды заметила мама. – С такими оценками спокойно поступишь в Гарвард.

Только с тех пор для меня сильно все изменилось. Я ведь тогда учился себе спокойно в школе, мама была жива, и, возможно, передо мной открывалось будущее, которое сулило перспективы гораздо заманчивее, чем добывать каждый день хоть какую-нибудь еду.

Один из углов кабинета Рэндольфа занимала огромная каменная плита, напоминающая надгробие. По верхней части ее шла резьба и странные красного цвета рисунки в виде спиралей, а из самого центра скалилось грубо высеченное животное – то ли лев, то ли волк. Меня немедленно пробрала дрожь. Только не волк! Не хочу о них думать.

Я подошел к столу Рэндольфа в надежде найти там компьютер или хотя бы блокнот с нужной мне информацией. Любое, что могло бы мне хоть намекнуть, зачем меня ищут. Но на столе были только куски пергамента – желтые, тонкие, как луковая кожура. На них виднелись какие-то линии и точки с буквами незнакомого мне алфавита. Очень смахивало на карты, которые какой-то средневековый школьник нарисовал для урока обществоведения. Поверх них в качестве пресс-папье лежал кожаный кисет с тесемками. Я развязал его, и у меня перехватило дыхание. То самое домино! Я извлек изнутри одну плашечку, пригляделся.

В шесть лет мне такое могло показаться простым домино, но теперь-то я видел: вместо белых кружочков на этих костяшках вырезаны таинственные красные символы. С той, которую я сейчас сжимал двумя пальцами, на меня смотрела либо кривая латинская буква «F», либо ветка дерева:

Сам не пойму, отчего у меня внезапно заколотилось сердце, и я вдруг впервые подумал, что так вот явиться сюда было с моей стороны не слишком хорошей идеей. Стены, казалось, вот-вот готовы меня раздавить, а морда зверя с надгробного камня свирепо на меня скалилась, и красный контур ее головы блестел, словно свежая кровь.