Взлет и падение Третьего рейха - Уильям Ширер

Решающий разговор удалось отложить, но предотвратить его было невозможно, а на следующее утро, когда переговоры между Гитлером и Молотовым возобновились, выявилась непримиримость русского комиссара. Начать с того, что по поводу Финляндии возник ожесточенный и язвительный спор и обе стороны пришли в сильное возбуждение. Молотов требовал, чтобы Германия вывела свои войска из Финляндии. Гитлер же отрицал, что «Финляндия оккупирована немецкими войсками»: войска направляются в Норвегию транзитом через Финляндию. Но он хотел знать, «не собирается ли Россия начать войну против Финляндии». Согласно немецким записям, Молотов на этот вопрос ответил уклончиво, что не удовлетворило Гитлера.

«На Балтике не должно быть никакой войны, — настаивал Гитлер. — Это вызвало бы серьезную напряженность в германо-русских отношениях». К этой угрозе он тут же добавил, что такая напряженность могла бы привести к непредвиденным последствиям. Во всяком случае, что еще хочет Советский Союз в Финляндии? Гитлер желал это выяснить, и его визитер объяснил, что он хочет «урегулирования в таком же масштабе, как в Бессарабии», — это означало неприкрытую аннексию. Реакция Гитлера привела в смущение даже такого невозмутимого собеседника, как Молотов, который поспешил спросить мнение фюрера. В свою очередь, диктатор отвечал уклончиво: он может лишь повторить, что «не должно быть никакой войны с Финляндией, потому что такой конфликт способен привести к далеко идущим последствиям».

«Этой позицией в наше обсуждение вносится новый фактор», — резко и остроумно отвечал Молотов.

Спор становился настолько острым, что Риббентроп, должно быть, к этому времени основательно испугавшийся, вмешался в разговор, сказав, как явствует из немецких протокольных записей, «что фактически нет никаких оснований создавать проблему из финского вопроса. Скорее, это просто недоразумение».

Гитлер воспользовался этим своевременным вмешательством и быстро переменил тему. Его интересовало: смогут ли русские не поддаться соблазну поживиться добычей, учитывая, какие неограниченные возможности представятся в скором времени в связи с развалом Британской империи? И он предложил вернуться к более важным проблемам.

«После завоевания Англии, — заговорил он, — Британская империя будет разделена как гигантское, разбросанное по всему миру, обанкротившееся имение площадью 40 миллионов квадратных километров. В этом обанкротившемся имении русские получат доступ к незамерзающему океану. До сих пор меньшинство — 45 миллионов англичан — правило 600 миллионами жителей Британской империи. Пора разгромить это меньшинство… В этих условиях возникли бы перспективы мирового масштаба… Всем странам, которые, возможно, заинтересуются разделом обанкротившегося имения, придется забыть наконец о разногласиях и заняться исключительно разделом Британской империи. Это относится к Германии, Франции, Италии, России и Японии…»

Сухого, бесстрастного русского гостя, казалось, не воодушевили столь блестящие «перспективы мирового масштаба». Он хотел бы, сказал русский дипломат, поговорить о проблемах, «более близких к Европе», — например, о Турции, Болгарии, Румынии.

«Советское правительство, — сказал Молотов, — придерживается мнения, что немецкие гарантии Румынии нацелены, откровенно говоря, против интересов Советской России». И теперь потребовал, чтобы Германия аннулировала свои гарантии. Гитлер это требование отклонил.

«Хорошо, — продолжал упорствовать Молотов. — Учитывая заинтересованность Москвы в проливах, что сказала бы Германия, если бы Россия дала Болгарии… гарантии на таких же условиях, как Германия и Италия Румынии?»