Часы показывали за полночь. Единственный серьезно подготовленный мятеж, поднятый против Гитлера за одиннадцать с половиной лет существования Третьего Рейха, был подавлен за одиннадцать с половиной часов. Скорцени прибыл на Бендлерштрассе с бандой вооруженных эсэсовцев и прекратил дальнейшие экзекуции. Будучи полицейским, он хорошо понимал, что нельзя убивать тех, кто под пыткой может дать много ценных сведений о масштабах заговора. Поэтому, распорядившись надеть наручники на остальных заговорщиков, он отправил их в тюрьму гестапо на Принц-Альбрехтштрассе и поручил сыщикам собрать все обличительные документы, уничтожить которые у заговорщиков не хватило времени. Гиммлер, который прибыл в Берлин несколько раньше и временно развернул свой штаб в министерстве Геббельса, охраняемом частью батальона Ремера, связался по телефону с Гитлером и сообщил ему, что мятеж подавлен. Тем временем по Восточной Пруссии из Кенигсберга в Растенбург мчался автомобиль с радиостанцией, чтобы дать Гитлеру возможность выступить по радио с обращением, о котором радиостанция «Германия» предупреждала каждые несколько минут начиная с 9 часов.

Наконец около часа ночи хриплый голос Адольфа Гитлера разорвал тишину летней ночи:

«Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во-первых, чтобы вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во-вторых, чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии.

Совсем незначительная группа честолюбивых, безответственных и в то же время жестоких и глупых офицеров состряпали заговор, чтобы уничтожить меня и вместе со мной штаб верховного главнокомандования вермахта.

Бомба, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом, взорвалась в двух метрах справа от меня. Взрывом были серьезно ранены мои верные и преданные сподвижники, один из которых погиб. Сам я остался совершенно невредим, если не считать нескольких незначительных царапин, ожогов и ссадин. Я рассматриваю это как подтверждение миссии, возложенной на меня провидением…

Круг этих узурпаторов очень узок и не имеет ничего общего с духом германского вермахта и прежде всего германского народа. Это банда преступных элементов, которые будут безжалостно уничтожены.

Поэтому сейчас я отдал распоряжение, чтобы ни одно военное учреждение… не подчинялось приказам, исходящим от этой шайки узурпаторов. Я приказываю также считать долгом арест каждого, кто отдает или исполняет такие приказы, а если он оказывает сопротивление, расстреливать его на месте…

На этот раз мы сведем с ними счеты так, как это свойственно нам, национал-социалистам».

Кровавая месть

И на этот раз Гитлер сдержал слово.

Жестокость нацистов по отношению к своим же согражданам достигла апогея. По Германии, в тылу и на фронтах, прокатилась волна арестов, за которой последовали пытки, военно-полевые суды и громкие процессы. Приговоры приводились в исполнение по большей части путем медленного удушения жертв рояльными струнами, перекинутыми через крюки для подвески мясных туш. Крюки же брали напрокат в мясных лавках и на скотобойнях. Родственников и друзей обвиняемых тысячами отправляли в концлагеря, где многие из них погибли. С теми немногими, кто приютил у себя скрывавшихся, расправились таким же образом.

Гитлер, одержимый злобой и жаждой мести, подхлестывал Гиммлера и Кальтенбруннера с еще большим рвением заниматься каждым обнаруженным заговорщиком, посмевшим пойти против него. Он сам разработал процедуру казни. «На этот раз, — бесновался он на одном из первых совещаний после взрыва в Растенбурге, — преступников ждет короткая расправа. Никаких трибуналов. Мы предадим их Народному суду. И не позволим им произносить длинных речей. Суд будет действовать с молниеносной быстротой. И через два часа после приговора он будет приведен в исполнение… Через повешение… Беспощадно…»