Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы - Джон Уиндем (1951-1963)

В дверях они горячо и торопливо поцеловались, и Алан сбежал по ступенькам к своей красной машине, стоявшей у подъезда. Зажигание сработало четко, мотор взревел. Алан дал газу и, выбросив фонтаны гравия из-под задних колес, умчался.

Феррилин долго смотрела на удаляющиеся красные огни машины. Постояла, прислушиваясь, пока рев мотора не превратился в едва слышный гул, затем закрыла парадную дверь. Входя в кабинет, она заметила, что часы в холле показывают 10 часов 15 минут.

Итак, в 10.15 в Мидвиче ничего неординарного еще не случилось.

С отъездом Алана мирная тишина снова распростерлась над селением, только и мечтавшем поскорее завершить свой трудовой день и приготовиться к наступлению такого же мирного и лишенного потрясений дня завтрашнего.

Окна многих коттеджей еще отбрасывали желтые полосы света в темноту теплого вечера, отражаясь в каплях недавно прошедшего дождя. Внезапные взрывы голосов и смеха, раздававшиеся время от времени, были не местного происхождения. Они исходили из телевизоров и прочей звучащей аппаратуры.

Эти звуки как бы создавали фон, при котором большая часть жителей Мидвича готовилась отойти ко сну. Многие – самые старые и самые юные – уже спали, а хозяйки торопились наполнить кипятком свои постельные грелки.

Из «Косы и камня» выпроваживали последних клиентов, которые оттягивали свой уход, выпрашивая «посошок на дорожку». К 10.15 все, кроме Гарри Кранкхарта и Альфреда Уатта, продолжавших спор о минеральных удобрениях, уже добрались до своих жилищ.

Истекающему дню предстояло завершиться еще одним событием – приездом автобуса, который должен был доставить в Мидвич его самых светских представителей, ездивших в Трайн. После этого у Мидвича откладывать свой сон уже не было оснований.

В доме викария мисс Полли Растон в 10.15 размышляла о том, что если бы она улеглась в постель полчаса назад, то сейчас наслаждалась бы книгой, бесполезно покоившейся у нее на коленях, а не играла бы роль свидетельницы соперничества между дядей и теткой. Ибо в одном углу комнаты дядя Губерт – преподобный Губерт Либоди – пытался участвовать в передававшейся по третьей программе дискуссии о дософокловой концепции эдипова комплекса, в то время как в другом углу тетя Дора беседовала по телефону. Дядя Губерт, справедливо считая, что наука не должна быть утоплена в чепухе, уже дважды увеличивал громкость, причем звуковые возможности телевизора были далеко не исчерпаны. Винить его в том, что он и не догадывался о важности того, что ему казалось лишь пустой женской болтовней, было никак нельзя. Об этом догадаться не смог бы никто.

Звонили из Северного Кенсингтона (Лондон), где миссис Клюи вдруг ощутила нужду в своей старинной подруге миссис Либоди. К 10.15 им наконец удалось добраться до сути дела.

– А теперь, Дора, скажи, но только помни, что мне нужен совершенно откровенный ответ, как ты думаешь, в случае Кэтти что лучше – белый шелк или белая парча?

Миссис Либоди «тянула резину». Ясно, что в таком контексте слово «откровенный» никак нельзя было счесть случайностью, и, зная миссис Клюи, можно было, по меньшей мере, сожалеть, что она не сделала хотя бы легчайшего намека. Вероятно, сатин, думала миссис Либоди, но ей не хотелось ставить на карту столь долгую дружбу. Она попыталась нащупать верный ответ.

– Конечно, для столь юной новобрачной… Хотя Кэтти вряд ли можно считать очень юной, и поэтому…

– Разумеется, не очень юной, – согласилась миссис Клюи и замолчала.

Миссис Либоди мысленно предала анафеме как настойчивость своей подруги, так и третью программу супруга, мешавшую ей трезво мыслить и отыскивать верное решение.

– Что ж, – сказала она наконец. – И тот, и другой материал очаровательны, разумеется, но для Кэтти я бы…

И в это мгновение ее голос в трубке прервался.