Униженные и оскорбленные - Достоевский Федор Михайлович (2008)

«Странно», – подумал я, смотря ему вслед.

Вечером я хотел быть у Наташи. Но так как теперь дал слово Маслобоеву, то и рассудил отправиться к ней сейчас. Я был уверен, что застану у ней Алешу. Действительно, он был там и ужасно обрадовался, когда я вошел.

Он был очень мил, чрезвычайно нежен с Наташей и даже развеселился с моим приходом. Наташа хоть и старалась казаться веселою, но видно было, что через силу. Лицо ее было больное и бледное; плохо спала ночью. К Алеше она была как-то усиленно ласкова.

Алеша хоть и много говорил, много рассказывал, по-видимому желая развеселить ее и сорвать улыбку с ее невольно складывавшихся не в улыбку губ, но заметно обходил в разговоре Катю и отца. Вероятно, вчерашняя его попытка примирения не удалась.

– Знаешь что? Ему ужасно хочется уйти от меня, – шепнула мне наскоро Наташа, когда он вышел на минуту что-то сказать Мавре, – да и боится. А я сама боюсь ему сказать, чтоб он уходил, потому что он тогда, пожалуй, нарочно не уйдет, а пуще всего боюсь, что он соскучится и за это совсем охладеет ко мне! Как сделать?

– Боже, в какое положение вы сами себя ставите! И какие вы мнительные, как вы следите друг за другом! Да просто объясниться, ну и кончено. Вот через это-то положение он, может быть, и действительно соскучится.

– Как же быть? – вскричала она, испуганная.

– Постой, я вам все улажу... – и я вышел в кухню под предлогом попросить Мавру обтереть одну очень загрязнившуюся мою калошу.

– Осторожнее, Ваня! – закричала она мне вслед.

Только что я вошел к Мавре, Алеша так и бросился ко мне, точно меня ждал:

– Иван Петрович, голубчик, что мне делать? Посоветуйте мне: я еще вчера дал слово быть сегодня, именно теперь, у Кати. Не могу же я манкировать! Я люблю Наташу как не знаю что, готов просто в огонь, но, согласитесь сами, там совсем бросить, ведь это нельзя...

– Ну что ж, поезжайте...

– Да как же Наташа-то? Ведь я огорчу ее, Иван Петрович, выручите как-нибудь...

– По-моему, лучше поезжайте. Вы знаете, как она вас любит; ей все будет казаться, что вам с ней скучно и что вы с ней сидите насильно. Непринужденнее лучше. Впрочем, пойдемте, я вам помогу.

– Голубчик, Иван Петрович! Какой вы добрый!

Мы вошли; через минуту я сказал ему:

– А я видел сейчас вашего отца.

– Где? – вскричал он, испуганный.

– На улице, случайно. Он остановился со мной на минуту, опять просил быть знакомым. Спрашивал об вас: не знаю ли я, где теперь вы? Ему очень надо было вас видеть, что-то сказать вам.

– Ах, Алеша, съезди, покажись ему, – подхватила Наташа, понявшая, к чему я клоню.

– Но... где ж я его теперь встречу? Он дома?

– Нет, помнится, он сказал, что он у графини будет.

– Ну, так как же... – наивно произнес Алеша, печально смотря на Наташу.

– Ах, Алеша, так что же! – сказала она. – Неужели ж ты вправду хочешь оставить это знакомство, чтоб меня успокоить. Ведь это по-детски. Во-первых, это невозможно, а во-вторых, ты просто будешь неблагороден перед Катей. Вы друзья; разве можно так грубо разрывать связи. Наконец, ты меня просто обижаешь, коли думаешь, что я так тебя ревную. Поезжай, немедленно поезжай, я прошу тебя! Да и отец твой успокоится.