Униженные и оскорбленные - Достоевский Федор Михайлович (2008)

Мавра была в сильном волнении. Она все слышала, что говорил князь, все подслушала, но многого не поняла. Ей бы хотелось угадать и расспросить. А покамест она смотрела так серьезно, даже гордо. Она тоже догадывалась, что многое изменилось.

Мы остались одни. Наташа взяла меня за руку и несколько времени молчала, как будто ища, что сказать.

– Устала я! – проговорила она наконец слабым голосом. – Слушай: ведь ты пойдешь завтра к нашим?

– Непременно.

– Маменьке скажи, а ему не говори.

– Да я ведь и без того никогда об тебе с ним не говорю.

– То-то; он и без того узнает. А ты замечай, что он скажет? Как примет? Господи, Ваня! Что, неужели ж он в самом деле проклянет меня за этот брак? Нет, не может быть!

– Все должен уладить князь, – подхватил я поспешно. – Он должен непременно с ним помириться, а тогда и все уладится.

– О боже мой! Если б! Если б! – с мольбою вскричала она.

– Не беспокойся, Наташа, все уладится. На то идет.

Она пристально поглядела на меня.

– Ваня! Что ты думаешь о князе?

– Если он говорил искренно, то, по-моему, он человек вполне благородный.

– Если он говорил искренно? Что это значит? Да разве он мог говорить неискренно?

– И мне тоже кажется, – отвечал я. «Стало быть, у ней мелькает какая-то мысль, – подумал я про себя. – Странно!»

– Ты все смотрел на него... так пристально...

– Да, он немного странен; мне показалось.

– И мне тоже. Он как-то все так говорит... Устала я, голубчик. Знаешь что? Ступай и ты домой. А завтра приходи ко мне как можно пораньше от них. Да слушай еще: это не обидно было, когда я сказала ему, что хочу поскорее полюбить его?

– Нет... почему ж обидно?

– И... не глупо? То есть ведь это значило, что покамест я еще не люблю его.

– Напротив, это было прекрасно, наивно, быстро. Ты так хороша была в эту минуту! Глуп будет он, если не поймет этого с своей великосветскостью.

– Ты как будто на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня, друг ты мой дорогой! Вот если я буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж ты, верно, будешь здесь подле меня; один, может быть, и будешь! Чем заслужу я тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..

Воротясь домой, я тотчас же разделся и лег спать. В комнате у меня было сыро и темно, как в погребе. Много странных мыслей и ощущений бродило во мне, и я еще долго не мог заснуть.

Но как, должно быть, смеялся в эту минуту один человек, засыпая в комфортной своей постели, – если, впрочем, он еще удостоил усмехнуться над нами! Должно быть, не удостоил!

ГЛАВА III