Униженные и оскорбленные - Достоевский Федор Михайлович (2008)

– Н-нет. Его задержали, – прибавила она скороговоркой. – Ну, что, Ваня, как твои дела?

Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и свернуть на другое. Я оглядел ее пристальнее: она была видимо расстроена. Впрочем, заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг быстро и как-то гневно взглянула на меня и с такою силою, что как будто обожгла меня взглядом. «У нее опять горе, – подумал я, – только она говорить мне не хочет».

В ответ на ее вопрос о моих делах я рассказал ей всю историю Елены, со всеми подробностями. Ее чрезвычайно заинтересовал и даже поразил мой рассказ.

– Боже мой! И ты мог ее оставить одну, больную! – вскричала она.

Я объяснил, что хотел было совсем не приходить к ней сегодня, но думал, что она на меня рассердится и что во мне могла быть какая-нибудь нужда.

– Нужда, – проговорила она про себя, что-то обдумывая, – нужда-то, пожалуй, есть в тебе, Ваня, но лучше уж в другой раз. Был у наших?

Я рассказал ей.

– Да; бог знает, как отец примет теперь все эти известия. А впрочем, что и принимать-то...

– Как что принимать? – спросил я, – такой переворот!

– Да уж так... Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и скажу тебе... Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?

– Прошло. Прощай, Наташа. Ну, а каков был сегодня с тобой Алеша?

– Да что Алеша, ничего... Удивляюсь даже твоему любопытству.

– До свидания, друг мой.

– Прощай. – Она подала мне руку как-то небрежно и отвернулась от моего последнего прощального взгляда. Я вышел от нее несколько удивленный. «А впрочем, – подумал я, – есть же ей об чем и задуматься. Дела не шуточные. А завтра все первая же мне и расскажет».

Возвратился я домой грустный и был страшно поражен, только что вошел в дверь. Было уже темно. Я разглядел, что Елена сидела на диване, опустив на грудь голову, как будто в глубокой задумчивости. На меня она и не взглянула, точно была в забытьи. Я подошел к ней; она что-то шептала про себя. «Уж не в бреду ли?» – подумал я.

– Елена, друг мой, что с тобой? – спросил я, садясь подле нее и охватив ее рукою.

– Я хочу отсюда... Я лучше хочу к ней, – проговорила она, не подымая ко мне головы.

– Куда? К кому? – спросил я в удивлении.

– К ней, к Бубновой. Она все говорит, что я ей должна много денег, что она маменьку на свои деньги похоронила... Я не хочу, чтобы она бранила маменьку, я хочу у ней работать и все ей заработаю... Тогда от нее сама и уйду. А теперь я опять к ней пойду.

– Успокойся, Елена, к ней нельзя, – говорил я. – Она тебя замучает; она тебя погубит...

– Пусть погубит, пусть мучает, – с жаром подхватила Елена, – не я первая; другие и лучше меня, да мучаются. Это мне нищая на улице говорила. Я бедная и хочу быть бедная. Всю жизнь буду бедная; так мне мать велела, когда умирала. Я работать буду... Я не хочу это платье носить...

– Я завтра же тебе куплю другое. Я и книжки твои тебе принесу. Ты будешь у меня жить. Я тебя никому не отдам, если сама не захочешь; успокойся...

– Я в работницы наймусь.

– Хорошо, хорошо! Только успокойся, ляг, засни!