Башня у моря - Сьюзен Ховач (1974)

– Завидую?! – воскликнула она, вытягиваясь во весь рост и уставясь на меня высокомерным взглядом.

– Завидуете! – бросила я ей в лицо это слово, начиная приходить в себя. – Вы завидуете моему месту в сердце вашего отца!

– Какая отвратительная клевета! – воскликнула она, при этом лицо ее было словно высечено из камня. – Это ложь! Я не знаю, какое место вы занимаете в сердце моего отца, но я прекрасно знаю, какое место там принадлежит мне. Я его любимая дочь. И всегда была. Да, я знаю, с Нелл он общался больше других, но только потому, что она намного старше нас, а когда мама заболела, Нелл стала ему опорой. Но когда Нелл вышла замуж за человека ниже ее по положению, даже она разочаровала его! Но я – никогда! Это я нашла себе блестящую пару. Он в день свадьбы сказал мне, как он гордится мной, и это стоило всех жертв, тех двух ужасных лет брака и кошмарных зим в Санкт-Петербурге. Такому вульгарному существу, как вы, трудно понять, какой несчастной я себя чувствовала! Но на протяжении всего этого времени мое место в сердце папы оставалось неизменным. Разве не доказательство тому, что он поехал за мной в Санкт-Петербург, чтобы привезти меня домой? Я знала, что он приедет. Я его любимая дочь, и вы с этим ничего не можете поделать.

Я этого не могла вынести. Она была совершенно несносна.

– А я его жена! – закричала я. – И вы с этим тоже ничего не можете поделать, вы, холодное, эгоистичное, отвратительное существо! Как вы посмели тащить его в Петербург для того только, чтобы доказать себе, что он приедет, если вы своими громкими стонами будете просить его о помощи! Как вы посмели лишить нас нашего первого совместного Рождества? Если вы считаете, что отец обожает вас настолько, то вам бы стоило послушать, как он был взбешен необходимостью тащиться через всю Европу, чтобы сделать то, что для него было всего лишь утомительным долгом!

– Вы злобная, беспринципная маленькая лгунья…

– Как вы смеете называть меня так?!

– А как вы смеете говорить, что папа не любит меня?! – вскричала Катерин, и ее каменное лицо покрылось десятком морщин отчаяния, и она с рыданиями выбежала из комнаты.

Меня настолько удивило, что она способна пролить хоть слезинку, что несколько секунд я стояла неподвижно, глядя ей вслед. Но, начав понемногу остывать, взвесила ситуацию – так же я взвешивала очередной ход в шахматной партии. Можно либо умыть руки и надеяться, что она вскоре уберется из дома, либо предпринять попытки убедить ее в том, что я вовсе не такое подлое чудовище, каким она меня представляет. Чутье подсказывало, что нужно начать умывать руки, но затем я подумала, что, возможно, слишком сильно задела ее, сказав о нежелании Эдварда ехать на ее спасение. Я не сомневалась, что чувствовала бы себя совершенно несчастной, если бы Фрэнсис спас меня из какой-нибудь жуткой ситуации, а потом мне бы сказали, что он сделал это через силу, тогда как на самом деле хотел остаться в Нью-Йорке с Бланш.

Я дала Катерин полчаса, чтобы прийти в себя, а потом постучала в дверь ее спальни.

– Катерин, – заговорила я, когда мы снова оказались лицом к лицу, – думаю, мы обе вели себя весьма глупо. С вашей стороны было глупо утверждать, что мой брак с вашим отцом отвратителен, когда он на самом деле очень романтичен, а я повела себя еще глупее, избегая вас все эти недели, тогда как с первых дней брака желала иметь друга моих лет. Возможно, у нас нет ничего общего и любая попытка подружиться может закончиться полным провалом, но я бы хотела, по крайней мере, попытаться. Разве мы не можем начать с чистой страницы и относиться друг к другу с меньшим предубеждением и бóльшим… – я искала подходящее слово и вовремя вспомнила выражение из ее репертуара, – христианским милосердием?

Как осел, идущий за морковкой, Катерин не могла противиться искушению продемонстрировать милосердие.