Тем не менее на следующее утро они снова отправились в город знакомой до боли дорогой и, прождав в передней даже дольше обычного, опять пустились в утомительное обсуждение доводов каждой из сторон, и все так же безуспешно. Однако на сей раз Аш попросил изложить требования раны в письменном виде, дабы в случае их удовлетворения иметь возможность оправдаться, если махараджа Каридкота или британские власти не поверят, что такие требования действительно были предъявлены, и заподозрят, что он лжет, пытаясь скрыть тот факт, что он и прочие представители Каридкота незаконно присвоили деньги и поделили между собой.

– Пока на руках у нас нет письменного свидетельства, что с нас потребовали такую сумму, мы не смеем даже обдумывать возможность выплаты, – пояснил Аш. – Вот в чем наша трудность, и вы, несомненно, понимаете, что для моих спутников вернуться в Каридкот без вещественных доказательств, подтверждающих устное заявление, что деньги были потрачены в интересах его высочества, равносильно смерти. У меня у самого могут выйти серьезные неприятности с начальством, поэтому я попросил бы…

Ране и визирю (да и всему совету, коли на то пошло) его просьба показалась совершенно разумной. Окажись они сами в подобной ситуации, они, безусловно, рассуждали бы точно так же и предприняли бы такие же шаги к обеспечению своей безопасности. Для них было очевидно, что махараджа и политический департамент в гневе своем заподозрят сахиба и его товарищей в воровстве и лжи, когда те признаются в выплате суммы, значительно превосходящей ранее оговоренную. Рана, предвкушая победу, мигом согласился представить сахибу свои требования в письменном виде и даже, по просьбе Аша, милостиво приложил к ним отпечаток своего большого пальца в доказательство подлинности документа.

Аш внимательно прочитал бумагу и, убрав ее во внутренний карман мундира, поблагодарил рану за любезность с неподдельной на сей раз сердечностью, заставившей рану ошибочно предположить, что столь теплое изъявление признательности можно считать обнадеживающим признаком и свидетельством того, что делегация из лагеря, за неимением выбора, наконец решила уступить всем выдвинутым требованиям.

– Ну и чего мы этим добились? – спросил Мулрадж, когда они проезжали бок о бок через Слоновые ворота (Кака-джи в тот день с ними не было, он лежал в постели с простудой).

– Теперь у нас есть документальное доказательство, – ответил Аш, хлопая себя по нагрудному карману. – Сегодня вечером оно отправится с объяснительным письмом к политическому офицеру, Спиллер-сахибу. А как только я буду уверен, что он его получил, мы натянем ране нос. Даже Спиллер-сахиб не сочтет столь возмутительный шантаж допустимым и простительным.

Объяснительное письмо было написано в течение часа и, по причине спешки и взвинченного состояния Аша, составлено не в самых деликатных выражениях. В коротких и резких, хотя и не откровенно грубых фразах сквозило плохо скрываемое раздражение на некомпетентного офицера, которое глубоко оскорбило майора Спиллера и привело к непредвиденным последствиям. Но Аш не мог знать этого.

Он запечатал письмо в конверт вместе с бумагой, содержащей требования раны, и снова сопроводил нарочного до границы. Возможно, на этот раз подобные предосторожности были излишними: рана наверняка счел бы совершенно закономерным решение сахиба написать политическому офицеру перед капитуляцией и вряд ли попытался бы задержать посыльного. Тем не менее Аш предпочел не рисковать; он смотрел вслед удаляющемуся всаднику, пока тот не скрылся из виду, и только потом повернул назад.