Золотой саркофаг - Ференц Мора (1932)

– Прости, государь, только сейчас, по твоему гневному слову, я понял, что ты кесарь. Но знай – мы не безбожники. Наоборот, кроме Бога, у нас ничего нету.

– Почему у тебя обгорела борода? – спросил Диоклетиан.

– Когда собирали подати, у меня сначала отняли маслобойку, потом – всю одежу, а потом стали пробовать, не годится ли моя борода на щетки. Но это уж они просто так, ради шутки.

– Где же остальные жители деревни?

– От податей сбежали… в город ушли побираться. Там, слыхать, не мучают и хлеб даровой выдают. Уж не знаю, правда ли, а только ходят слухи, будто там и мясо раздают у алтарей бесплатно.

– А господа ваши, декурионы где?

– Испугались, что сборщики налогов будут их мучить, как они – нас, задумали к варварам бежать.

– А вы сами? – нахмурил брови Диоклетиан. – Вы почему не сбежали?

– Потому, что мы отдаем кесарю кесарево.

– Ты сказал, что у вас, кроме Бога, ничего нет.

– Ну да. Вот мы и молимся Богу за кесаря.

Максимиан так резко взмахнул жезлом, что тот рассек воздух со свистом.

– А мне говорили, что у христиан всюду сокровища запрятаны: ведь они на своего Бога ничего не тратят.

Старик обернулся и что-то сказал молодой женщине, одетой лучше других. По ее слову из задних рядов выползло пять оборванцев: две женщины и трое мужчин. Запрокинув головы, они вперили в августов неподвижные слепые глаза с гноящимися воспаленными веками.

– Вот наше сокровище – слепые, – указал на них Анфимий. – Бог поручил их нашим заботам, и мы делимся с ними последней крохой, чтобы по милости Божьей унаследовать царство небесное.

– Что же, сделка неплохая! – захохотал Максимиан.

– Дорофей, Горгоний! Выдайте им хлеба и одежду! – обратился Диоклетиан к своим свитским.

Он приказал носильщикам трогать. Максимиан посмотрел вокруг, ища взглядом носилки своих спутниц. Удивленный, спросил императора:

– У тебя в свите тоже безбожники?

– Почему?

– Лысый перекрестил их, а они в ответ – его.

– Может быть… Это их дело… Между прочим, двое, которых я позвал, – самые преданные среди моих слуг.

8

Сообщение придворного врача Синцеллия о том, что Пантелеймон с его знахарскими методами допущен к лечению императрицы, сильно взбудоражило коллегию антиохийских медиков. Отстранению главного врача втайне радовались все. Алчный и наглый, каким стал бы на его месте и всякий другой, Синцеллий был женат на дочери верховного авгура Тагеса, и боги, естественно, не могли пренебрегать столь влиятельным родством. Когда к ним через верховного жреца обращались за советом богатые больные, бессмертные неизменно указывали на Синцеллия как на врача, особенно любимого Эскулапом. Давно уже пора было богам порадеть о ком-нибудь другом. Тем не менее врачи не могли допустить, чтобы в священном дворце возобладали христианские предрассудки. Пока Пантелеймон именем своего бога лечил одну бедноту, это никого не возмущало, так как вознаграждать за свое лечение бедняки предоставляли богам. Но было слишком ясно, чем грозит доверие августы к лекарю нищих. Можно было сказать заранее, что придворная знать, несомненно, сочтет своим долгом последовать примеру императрицы, а состоятельные горожане, конечно, переймут распространившуюся при дворе моду.