Без семьи [др. перевод] - Мало Гектор (2012)

В первый день моего пребывания на барже, которая называлась «Лебедь», я познакомился только с каютой, где меня поместили. Эта крохотная комнатка имела два метра в длину и около метра в ширину, но в ней помещалось всё необходимое. Меблировка каюты состояла только из одного комода, но что это был за чудесный комод! Верхняя доска комода поднималась, и под ней находилась постель с матрацем, подушкой и одеялом. Конечно, эта постель была неширокой, но вполне достаточной для того, чтобы на ней можно было удобно спать. Под постелью помещался ящик, разделённый на несколько отделений, куда можно было складывать бельё и одежду. У изголовья постели была приделана откидная доска, которая служила столом. У ног откидывалась вторая доска – для сидения. Маленькое круглое оконце давало достаточно света и воздуха.

Когда я разделся и лёг в постель, я сразу заснул как убитый. Насколько эта койка была мягче тех сосновых игл, на которых я спал накануне! Тишина ночи уже не пугала меня, а звёзды, смотревшие в окно, вселяли бодрость и надежду.

Но как ни сладко спалось мне на новом месте, я всё же проснулся на рассвете, так как беспокоился о своих питомцах. Я нашёл их всех на палубе, где устроил накануне вечером. Они спали так безмятежно, словно жили здесь уже много месяцев. При моём появлении собаки проснулись и радостно бросились мне навстречу. Только Душка, хотя у него и был полуоткрыт один глаз, не двинулся с места, а, наоборот, принялся громко храпеть. Я сразу догадался, в чём дело, – синьор Душка сердился на меня за то, что я не взял его с собой в каюту.

Рулевой, которого я видел накануне, тоже уже встал и чистил палубу. По моей просьбе он спустил мостки, и я мог сойти со своей труппой на берег.

В играх с собаками и Душкой, в беготне, прыжках через канавы и лазанье по деревьям время прошло незаметно. Когда мы вернулись к «Лебедю», лошади были уже запряжены и ждали только сигнала, чтобы пуститься в путь.

Я поспешил взойти на палубу. Через несколько минут якорь был поднят, матрос встал у руля, погонщик уселся верхом на лошадь, заскрипел блок у каната, и мы двинулись.

Какое наслаждение плыть по реке! Наша баржа плавно и легко скользила по воде. Лесистые берега тихо проплывали мимо, и ничего не было слышно, кроме журчания воды да звона бубенчиков на шее у лошадей.

Стоя на палубе, я смотрел на высокие тополя и на их листья, трепетавшие в спокойном утреннем воздухе. Длинной вереницей тянулись они вдоль берега, образуя как бы густой зелёный занавес, который, не пропуская ярких лучей солнца, разливал сквозь листву нежный и мягкий свет. В некоторых местах вода казалась совсем чёрной, как будто за ней скрывалась бездонная глубина, в других, наоборот, совершенно прозрачной, и сквозь неё можно было видеть блестящие камешки и бархатистые водяные травы.

Я был всецело занят моими наблюдениями, как вдруг услышал, что меня зовут. Я живо обернулся. Это крикнул Артур, которого вынесли на палубу. С ним была его мать.

– Как ты спал? – спросил он меня. – Лучше, чем в поле?

Я подошёл к нему и вежливо ответил, обращаясь одновременно и к матери и к сыну.

– Где собаки? – продолжал он.

Я позвал собак и Душку. Они подошли поздороваться, а Душка начал гримасничать, как проделывал это всегда перед нашими представлениями.

Но о представлении в это утро не было и речи. Госпожа Миллиган уложила сына в тени и сама уселась с ним рядом.

– Пожалуйста, уведи собак и обезьяну, – обратилась она ко мне, – мы будем сейчас заниматься.

Я немедленно ушёл со своей труппой в самый дальний угол.

Чем мог заниматься этот бедный маленький больной? Я видел, что мать велела ему повторить урок, а сама следила за ним по книге. Лёжа на доске, Артур отвечал, вернее, пробовал отвечать, так как он всё время запинался, ошибался и не мог связно произнести и трёх слов. Мать терпеливо, но настойчиво поправляла его.

– Ты опять не знаешь басню, – сказала она.