Чаролом - Чарлтон Блейк (2016)

– Никто нас так не называет. С чего ты взял? Небось сам только что выдумал?

– О, да, сиятельная госпожа! То есть, нет. Я бы никогда не посмел ничего выдумывать. Дозволено смиренному Барувальману теперь удалиться? Я всё скажу так, как захочется госпоже, только отпустите бедного Бару!

Леандра ещё на секунду задержала на нём пристальный взгляд, потом кивнула Холокаи. Тот шагнул в сторону, и Барувальман шмыгнул в узкий проулок между двумя белёными стенами.

– Треклятое отребье, – проворчала Леандра и двинулась дальше.

– Слушай, Леа, а тебе не повредит эта молитва? – спросил Холокаи, догоняя её. – Ты как-то говорила, что молитвы тебе опасны.

– Вряд ли, – ответила она, прижимая руку к животу. – Хотя если верить богозаклинанию на моей голове, через час боль в животе усилится. Кстати, я вспоминаю теперь, что час назад почувствовала, как мои будущие «я» чем-то смущены и огорчены.

– Лично меня Барувальман всегда смущает и огорчает, – сказал Дрюн с улыбкой, словно его это забавляло.

Они возобновили подъём. Леандра поправила платок, солнце стояло уже высоко. Она оглянулась на залив, высматривая корабль матери. Взгляд случайно зацепился за грязную аллею квартала Наукаа. Между домами натянуты были верёвки, на которых трепыхалась постирушка, под нависающим скатом крыши притулились оборванные фигуры двух спящих нищих. Однако её внимание привлекли не они, а то, что для Леандры являлось символом Шандралу.

Футах в пяти от неё, у входа в аллею, валялась кожура манго. Внезапно мировосприятие Леандры расширилось. Изогнутая манговая кожура была почти геометрически правильной идеализацией искривлённого пространства. На её внутренней поверхности сохранилась лишь толика яркой, жёлто-оранжевой мякоти. Обратная, тёмно-зелёная сторона, испещрённая чёрными точками, становилась к краю густо-красной. Сама по себе кожура не значила ничего. Но не заметить эту было невозможно: она лежала в лужице жидких фекалий.

Пустяковая деталь, грязный мазок на бескрайнем полотне чудесного дня в прекрасном городе. Другие и внимания бы не обратили, но Леандра не могла отвести глаз.

Подстёгнутые богозаклинанием на её голове божественные аспекты разума Леандры вышли на первый план. Тело, ослабленное недавней молитвой, охватил приступ. Текстуальный мозг заработал так быстро, что восприятие Леандры продолжало неуклонно расширяться.

Леандра ощутила каждую ниточку ткани своей мантии, своего платка, кожу сандалий. Затем Холокаи, Дрюна и их богозаклинания.

Божественное мировосприятие протянулось всё дальше и дальше. Оно вобрало в себя окружающие дома, грязь в переулках, манговую кожуру и дерьмо. Оно поглощало город до тех пор, пока Леандра не начала терять самоё себя.

Теперь она ощущала не только белёные стены города, но и горячее солнце над ними. Она не только видела отдалённый храм-гору, но стала прохладным камнем его коридоров. Она была причалом, деревянными досками, стонущими под грузами и ногами. Она была прилавками на Висячем рынке, заваленными мешками с тёмными зёрнами кофе, блюдами с корнями земляного тарро, стопками сигар и горками соли; пирамидами плодов хлебного дерева, личи и ямбозы; рулонами шёлка, коваными бронзовыми амулетами, нефритовыми ожерельями и дешёвыми безделушками.

В Храме Воды она сделалась оранжевыми бархатцами на ожерельях юных невест. В Нижнем Баньяновом квартале – лозами бугенвиллии, оплетшими стену кухни. Она была дымом очага, деревянным кольцом мужчины, ударившего жену, одинокой медной рупией на дне чашки нищего. Она была вонючей лачугой в квартале Наукаа, опустевшей после эпидемии холеры, и приземистой плюмерией, роняющей свои белые лепестки на старую чёрную собаку.

– Леа!

Холокаи схватил её за правую руку. Леандра медленно оседала на землю. В глазах потемнело… взять его за руку… удержаться… Над ней склонился Дрюн, его смуглое лицо казалось маской тревоги.