Она поднимает оконное стекло. Автомобиль трогается с места. Дорога – череда внезапных поворотов под прямым углом, очерчивающих границы старых полей и ферм. Ферм давно нет, лес год за годом отвоевывает их территории. В грунтовой дороге появляются колеи, а потом она превращается в полосу зелени. За новым поворотом – проседающий деревянный мост, и подвеска автомобиля стучит достаточно громко, чтобы Мелинда отвлеклась от соцсетей, а потом они проезжают через рощу близко растущих деревьев, которую все дети называют Городом Призраков. На ветвях ветшает дюжина разновидностей духовных исканий: сломанные обручи ловцов сновидений, обрывки старых молитвенных флагов из горных буддистских храмов, потрепанный ветроуказатель в виде рыбы. Она слышит глухой стук бамбуковых ветряных колокольчиков. На ветках мало иголок. Неторопливая засуха не дает деревьям передышки. Машина в последний раз поворачивает под прямым углом – и появляется дом, притаившийся среди хозяйственных построек и сараев на широком основании, с видом на долину и перевалы высоко в горах.

А вот и собаки. Одну она не знает: псина выбегает навстречу машине, захлебываясь возбужденным лаем. Старый Ханаан ковыляет на негнущихся лапах, запрокинув голову, тявкает. И дом, ее дом, будто прячется, робея, за своими верандами, пристройками и насупленной крышей. Дождемер на фронтоне с дымовой трубой; самая высокая отметка – в верхней части окна ее бывшей спальни. Мох и расколотая серая черепица. Флюгер в форме касатки.

По пути от трассы 101 она в глубине души надеялась на знамена, желтые ленты и родных, которые выйдут навстречу рука об руку. Собаки сопровождают машину мимо качелей, откуда открывается лучший вид в двух мирах: от верхней части долины до горных пиков. Здесь они качались с Кесси, а лоси осторожно пробирались к реке, и вечерний свет озарял снега. Снега больше нет. Его уже много лет нет. Машина подъезжает к крыльцу, и она вздрагивает от взрывов. Клубы дыма, резкие звуки. Уи-и-и, тыдыщ. Фейерверк: эпическая встреча.

Кажется, кто-то выбегает из-за угла веранды – человек, запустивший фейерверки, – а потом двери распахиваются, и вот они все: Кесси и ее дочери, Оушен и Уивир. Скайлер едет из Джакарты. Мамы не видно. Они спешат вниз по ступенькам, окружают машину, машут; к звукам их голосов примешивается возбужденный лай собак.

Двери автомобиля открываются. Мелинда вытаскивает инвалидное кресло из багажного отделения и раскладывает его. Дюжина рук соревнуется за ручки, чтобы провезти ее в кресле по пандусу. Она когда-то сама заказала этот пандус для мамы.

– Оно электрическое! – кричит она, но они лишь галдят громче и катят ее вверх, на веранду. Пахнет горячей древесиной, старым пачули, травкой и чесноком. Все кричат, машут руками и спрашивают, нужно ли ей что-нибудь; все говорят или пытаются ей что-то показать.

Даже Мелинда улыбается.

– Эй, эй! – Она вскидывает руки. – Жезл оратора не у вас. Он у меня! Я вернулась с Луны!

Марине и в голову не приходило, что блаженство может ее убить. Неловкий шаг в условиях суровой гравитации, увеличение сердца, разрыв сосуда, какая-нибудь земная болезнь, превращающая легкие в слизь, – все это могло бы стать ее концом – но не чистейший экстаз от чашки кофе.

– Два года, – шепчет она. – Два года.

Первый глоток – меч архангела, пронзающий язык, обоняние и слюнные железы, чувство места, времени и гармонии. Второй глоток – обломанный обсидиановый стилет Сатаны. Кислота, горечь, кофеиновый удар под дых, дрожь по телу и смутная тень паранойи.

– Боже, как я по тебе скучала.

– Что вы там пили?

Марина и Оушен сидят на северной веранде, с той стороны дома, откуда открывается вид на горы. Ультразвуковой отпугиватель гонит прочь кусачих насекомых.

– Чай, – говорит Марина. – Мятный чай.

– Иисусе.