К западу от Эдема. Зима в Эдеме. Возвращение в Эдем - Гарри Гаррисон (1984 - 1988)

– Я хочу пить.

– Я принесу воды.

– Оно извивалось и произносило звуки, – сказала Сталлан, – твои звуки были столь же отвратительны. Каков смысл?

– Она хочет воды.

– Хорошо. Дай твари немного. А потом я буду задавать вопросы.

Ине боялась марага, стоявшего возле Керрика. Он смотрел на нее пустым и холодным взглядом, а затем задвигал конечностями, издавая звуки. Керрик перевел.

– Где еще тану? – спросил он.

– Где?.. Что ты имеешь в виду?

– Я спрашиваю вместо этого уродливого марага. Он хочет знать, где другие саммады.

– На западе, в горах, ты это знаешь.

Сталлан не удовлетворилась ответом. Допрос продолжался. Немного погодя, даже едва понимая язык, Керрик догадался, что Ине избегает прямых ответов.

– Ты говоришь не все, что знаешь, – сказал он.

– Конечно нет. Этот мараг хочет узнать, где другие саммады, и всех перебить. Я не скажу. Лучше я умру. Или ты хочешь, чтобы эта тварь все узнала?

– Мне все равно, – правдиво отвечал Керрик.

Он устал, голова его болела. Мургу убивают устузоу, или же устузоу – мургу, ему было все равно. Вдруг он зашелся сильным кашлем. Вытерев мокрые губы, он заметил в слюне кровь.

– Спрашивай снова! – приказала Сталлан.

– Сама спрашивай! – ответил Керрик таким оскорбительным образом, что Сталлан в гневе зашипела. – Воды. Пить. Глотка пересохла.

Он жадно припал к воде, потом закрыл глаза, чтобы мгновение передохнуть.

Потом он ощутил, что его куда-то потащили, но открыть глаза оказалось непосильным трудом. Когда его оставили одного, он поджал ноги к груди и обхватил руками. Под жаркими лучами солнца его бесчувственное тело бил озноб.

26

Он чувствовал течение времени, боль не проходила. Та самая боль, чье присутствие вдруг стало самым важным в жизни Керрика, сокрушавшая его своей тяжестью. Он то терял сознание, то вновь приходил в себя и радовался бездумным темным ночам как спасению от лихорадки и нескончаемой боли. Однажды он проснулся от какого-то слабого крика и не сразу догадался, что кричал сам.

Худшее медленно проходило. Сознание возвращалось ненадолго, но Керрик уже начал ощущать, что резкая боль становится ноющей. Зрение отказывало ему, но сильные прохладные руки, поддерживавшие его за плечи во время питья, могли принадлежать только Инлену<. Сиделка, думал он, постоянная сиделка. Он расхохотался от этой мысли, не зная почему, вновь теряя сознание.

Наконец пора безвременья закончилась – однажды он вдруг понял, что пришел в себя, но не имел силы даже пошевелиться. Его не держали, не связывали – ужасная слабость сковывала его. Он понял, что может двигать глазами, но и они болели – от попытки невольно хлынули слезы. Рядом сидела Инлену<, уютно устроившись на хвосте. Она с безмолвным удовольствием глядела в никуда. Керрик ухитрился с огромным трудом выдавить из себя слово «вода» – и был не в состоянии пошевелиться, чтобы произвести необходимые телесные движения, означающие, что следует принести некоторое количество воды. К нему обратился глаз Инлену< – она обдумывала единственное слово. Наконец желание его стало очевидным даже ей, она пошевелилась и отправилась за тыквой.

Керрик поперхнулся, закашлялся; обессилев, откинулся на спину в полном сознании. У входа зашевелились. В поле его зрения вплыла Акотолп.

– Неужели он заговорил? – спросила она. Инлену< ответила утвердительным жестом. – Очень хорошо. Очень хорошо, – сказала ученая, нагибаясь над ним.

Керрик заморгал, когда ее жирная физиономия с обрюзгшими щеками, словно полная луна, появилась перед ним.

– Ты должен был умереть, – с легким удовлетворением произнесла она. – И ты умер бы, не окажись меня с вами. Покачай головой, чтобы видно было, как ты мне благодарен за это.

Керрик умудрился изобразить легкое движение челюстью, и Акотолп удовлетворилась.