Стервятники - Уилбур Смит (1997)

На следующее утро в обычный час камера зашевелилась. Задолго до того как в зарешеченных окошках показался свет, люди со стонами просыпались, вставали и плелись к ведру, чтобы облегчиться. Но вдруг вспомнили, какой сегодня день, и в камере воцарилась суровая, напряженная тишина.

Сквозь окна начал медленно пробиваться свет, и моряки принялись искоса поглядывать друг на друга. Так поздно они еще никогда не выходили. В обычное утро они бы уже час работали на стенах.

Когда наконец ключи Мансеера загремели в замке, тюремщик выглядел бледным и больным.

— Что с вами случилось, Мансеер? — спросил Хэл. — Я думал, вы изменили своим привязанностям и мы вас больше не увидим.

Тюремщик был простак, незлой человек, и за месяцы у них с Хэлом возникли поверхностно дружеские отношения.

— Всю ночь просидел в уборной, — простонал Мансеер. — И не я один: все в гарнизоне захотели посидеть там со мной. Даже сейчас половина еще на койках… — Он замолчал: в животе у него раздался гулкий звук, как далекий гром, а на лице появилось отчаяние. — Вот опять! Клянусь, я убью негодяя-повара!

Он убежал вверх по лестнице, оставив пленников ждать еще полчаса, прежде чем вернулся, открыл решетку и вывел их во двор.

Здесь их ждал Хьюго Барнард. Он был в дурном настроении.

— Пропало пол рабочих дня! — рявкнул он на Мансеера. — Полковник Шредер обвинит в этом меня, а уж тогда я возьмусь за тебя, Мансеер! — Он повернулся к заключенным. — Не смейте стоять и ухмыляться! Клянусь богом, вы выполните дневную работу, даже если мне придется продержать вас на лесах до полуночи. Полезайте наверх, и побыстрей!

Барнард пришел в отличное расположение духа, лицо у него красное, и он уже завел себя до кипения. Колики и понос, одолевшие гарнизон, его не коснулись. Хэл вспомнил слова Мансеера о том, что Барнард живет с готтентотской женщиной в поселке на берегу и не питается в гарнизонной столовой.

По дороге к лестнице Хэл незаметно огляделся. Солнце уже высоко, и его лучи осветили западный редут замка. Больше половины обычного числа тюремщиков и стражников отсутствовало, у ворот вместо четырех часовых только один, и никого у входа в арсенал. Еще один часовой стоял на лестнице, ведущей в помещения губернатора и администрации Компании.

Поднявшись на стену, Хэл через площадь посмотрел на аллею и смог за деревьями разглядеть крышу резиденции губернатора.

— Удачи, Аболи, — прошептал он. — Мы готовы.

Аболи подвел карету к парадному входу в резиденцию на несколько минут раньше, чем приказала жена губернатора, и остановил лошадей перед портиком. Почти сразу в дверях показалась Сакина и окликнула его:

— Аболи! Госпожа хочет взять с собой несколько свертков. — Говорила она легко и спокойно, без тени напряжения. — Пойдем принесешь их.

Это для тех, кто, как она знала, сейчас слушает.

Аболи послушно опустил тормоз колес и, что-то негромко сказав лошадям, спрыгнул с кучерского сиденья. Неторопливо, со спокойным лицом он вслед за Сакиной вошел в дом. Минуту спустя он вынес свернутый шелковый ковер и несколько седельных сумок. Обойдя карету сзади, он положил багаж в короб и закрыл крышку. В его движениях не было ни поспешности, ни таинственности — ничего, что могло бы насторожить других рабов. Две служанки, подметавшие переднюю террасу, даже не взглянули на него. Аболи вернулся на свое место, взял в руки поводья и принялся ждать с бесконечным терпением раба.

Катинка опаздывала, но в этом не было ничего необычного. Наконец она появилась в облаке французских духов и шелестящих шелков, спустилась по лестнице и отругала Сакину за какой-то мнимый недосмотр. Сакина, спокойная и улыбающаяся, неслышно плыла рядом с ней на своих маленьких, обутых в туфельки ногах.

Катинка села в карету, как королева, направляющаяся на коронацию, и сразу приказала Сакине:

— Садись рядом со мной!