Мятеж на «Эльсиноре» - Джек Лондон (1914)

Затем я вспомнил грека, ранившего себя, зашитого мистером Пайком и лежащего теперь со своим бессвязным бормотанием между стальными стенками средней рубки. Эта картина едва не заставила меня принять решение, так как в моем лихорадочном воображении этот грек олицетворял всю безумную, идиотическую, беспомощную команду. Конечно, я еще мог вернуться в Балтимору – слава Богу, у меня было довольно денег, чтобы я мог исполнять свои капризы. Мистер Пайк как-то сказал, в ответ на мой вопрос, что ежедневный пробег «Эльсиноры» обходится в двести долларов в день. Я мог позволить себе заплатить не только двести, но и две тысячи долларов в день за те несколько дней, которые понадобились бы, чтобы доставить меня обратно в Балтимору либо довезти до какого-либо лоцманского буксира или же до направляющегося в Балтимору судна.

Я был уже готов сойти вниз и сообщить капитану Уэсту о своем решении, когда мне пришла в голову другая мысль: «Так ты, мыслитель и философ, утомленный светом, боишься утонуть и перестать существовать во мраке»? И вот только потому, что я гордился смиренностью своей жизни, сон капитана Уэста не был нарушен. Разумеется, я не уйду от приключения, если можно назвать приключением путешествие вокруг мыса Горн на судне, наполненном безумцами и идиотами и даже хуже. Ведь я помнил трех вавилонян и семитов, которые вызвали ярость мистера Пайка и смеялись так безмолвно и ужасно.

Ночные мысли! Мысли бессонницы! Я отогнал их и направился вниз, насквозь пронизанный холодом. У дверей капитанской рубки я встретился с мистером Меллером.

– Добрый вечер, сэр, – приветствовал он меня. – Жаль, что нет небольшого ветра, который помог бы нам выбраться подальше в море.

– Что вы думаете о команде? – спросил я через минуту-другую.

Мистер Меллер пожал плечами.

– Я видел на своем веку не одну странную команду, мистер Патгёрст. Но такой дикой, как эта, никогда не видел – мальчишки, старики, калеки… Вы видели, как сумасшедший грек Тони бросился вчера за борт? Ну вот, это еще только начало. Он образчик многих таких же! В моей вахте есть верзила-ирландец, с которым что-то неладно. А заметили вы маленького сухонького ирландца?

– Который всегда выглядит злым и который стоял третьего дня на руле?

– Этот самый – Энди Фэй. Ну, так вот, Энди Фэй только что жаловался мне на О’Сюлливана. Говорит, что О’Сюлливан грозил убить его. Когда Энди Фэй сменился в восемь часов с вахты, он застал О’Сюлливана за тем, что тот точил бритву. Я повторяю вам весь их разговор в точности, как мне его передал Энди:

– О’Сюлливан говорит мне: «Мистер Фэй, я хотел бы сказать вам пару слов. – Пожалуйста, говорю я, что вам надо? – Продайте мне ваши непромокаемые сапоги, мистер Фэй, – говорит О’Сюлливан как нельзя более вежливо. – Ну на что они вам? – спрашиваю я. – Этим вы сделаете мне большое одолжение, – отвечает О’Сюлливан. – Но это моя единственная пара, – объясняю я, – а у вас ведь есть свои. – Мистер Фэй, мои мне нужны будут только для плохой погоды, – говорит О’Сюлливан. – Впрочем, – добавляю я, – ведь у вас нет денег. – Я заплачу за них, когда мы получим расчет в Ситтле, – говорит О’Сюлливан. – Нет, я не согласен, – отказываюсь я, – кроме того, вы не сказали мне, что вы с ними сделаете. – Но я вам скажу, – отвечает О’Сюлливан, – я хочу выбросить их за борт. – После этого я повернулся, чтобы уйти, но О’Сюлливан очень вежливо, словно желая уговорить меня, продолжает, все еще оттачивая свою бритву: – Мистер Фэй, – говорит он, – не подойдете ли вы сюда, чтобы я перерезал вам горло? – Тогда я понял, что моя жизнь в опасности, и пришел доложить вам, сэр, что этот человек – буйнопомешанный».

– Или скоро им будет, – заметил я. – Я обратил на него внимание вчера – высокий малый, который все время что-то бормочет про себя.

– Да, это он, – подтвердил мистер Меллер.

– И много у вас на судне таких? – спросил я.

– Право, думаю, больше, чем я хотел бы, сэр.