Птица не упадет - Уилбур Смит (1977)

Тут не требовалось особого мастерства: расстояние до цели составляло не больше ста пятидесяти ярдов; Хобди мгновенно прицелился прямо в грудь парня и с преувеличенной осторожностью нажал на спусковой крючок, зная, что попадет в сердце. Отдача ударила его в плечо, грохот выстрела оглушил; Хобди увидел, как парня отбросило, и услышал глухой удар пули обо что-то твердое.

* * *

Марк не услышал выстрел, потому что пуля настигла его раньше, чем дошла звуковая волна. Он ощутил сильный удар в верхнюю часть тела, и его с такой силой швырнуло назад, что воздух вырвался из легких.

Земля за ним раскрылась, и он стал падать; казалось, его втягивает в водоворот тьмы, и на мгновение он решил, что уже мертв.

Ледяное течение подхватило его и унесло с края тьмы. Он погрузился с головой, но у него хватило сил оттолкнуться от илистого дна. Когда голова вынырнула, он вдохнул обожженными легкими воздух и понял, что по-прежнему держит обеими руками П-14.

Деревянное ложе винтовки было у Марка прямо перед глазами, и он увидел, где пуля из маузера разорвала его, а потом ударилась о металл ствола.

Пуля расплющилась в бесформенный комок, как глина при ударе о кирпичную стену. Винтовка остановила ее, но сила удара самой винтовки в грудь вышибла воздух из легких и сбросила Марка в реку.

С огромным облегчением Марк выпустил оружие из рук; течение понесло его в вертящемся кошмаре малярии, дождя и коричневой воды. Тьма медленно поглотила юношу, и последней его сознательной мыслью была мысль о том, как смешно, когда ложе винтовки спасает тебя от гибели, а ты после этого сразу тонешь, будто брошенный в воду котенок.

Вода залила ему рот, обожгла легкие, и Марк канул в пустоту.

* * *

Мало какой ужас сравнится с тем, что переживает в малярийной лихорадке больной, чей мозг захвачен бесконечным кошмаром, от которого нет спасения, нет облегчения, когда просыпаешься в холодном поту и понимаешь, что это был просто сон.

Кошмары малярии недоступны здоровому рассудку, они продолжаются непрерывно и сопровождаются неутолимой жаждой. Эта жажда иссушает организм, отбирает у него силы, повторные приступы не становятся менее страшными из-за своей регулярности: ледяной холод, с которого все начинается, за ним — испепеляющая жара Сахары, когда температура тела поднимается так высоко, что это грозит повредить мозг; затем обильный пот, когда жидкость выделяется из всех пор тела больного, обезвоживая его и не оставляя сил даже на то, чтобы поднять руку, пока он ждет нового приступа, который опять начнется с ледяного озноба.

Между периодами горячки, озноба и безымянного ужаса бывали промежутки относительной ясности. Однажды, когда жажда стала такой жгучей, что каждая клеточка вопила о влаге, а рот пересох и воспалился, Марку почудилось, будто сильные прохладные руки поднимают его голову и вливают в рот горькую жидкость, горькую и удивительную, она заполнила рот и медом лилась в горло. В приступах озноба Марк натягивал на плечи шерстяное одеяло, и запах этого одеяла был знакомым и приятным — запах древесного дыма, сигареты и его собственного тела. Часто он слышал раскаты грома, но все время оставался сухим, потом эти звуки стихали, и он опять погружался в забытье.

Когда он впервые очнулся в ясном сознании, то знал, что с первого приступа озноба прошло семьдесят два часа. Малярия настолько предсказуема в своих циклах, что он определял их с точностью до нескольких часов.

Был конец дня; Марк, завернутый в одеяло, лежал на охапке свежесрезанной травы и душистых листьев. Все еще шел дождь; из низких туч, которые словно задевали вершины деревьев, лило как из ведра, но Марк не промок.

Над ним нависала низкая каменная крыша, закопченная за те тысячелетия, на протяжении которых эту неглубокую пещеру использовали в качестве убежища; пещера выходила на северо-запад, в сторону от преобладающих ветров, которые приносят дождь; в отверстии виднелся слабый свет — свет солнца, скрытого за тучами.