Ярость - Уилбур Смит (1987)

– Мы воины. – Мозес заговорил тише, но это не убавило силы его голоса. Его слова словно сверкали в темной комнате. – Мы сражаемся за свободу своего народа. И не можем позволить себе угрызения совести, которыми ты пытаешься нас стреножить.

Молодые люди в конце стола тревожно и нетерпеливо зашевелились, а Джо Цицеро чуть улыбнулся, но глаза его были бездонными, а улыбка деланной и жестокой.

– Наши насильственные действия должны быть символичными, – пытался объяснить Мандела, но Мозес не дал ему продолжать:

– Символы!.. Нам не до символов. В Кении воины мау-мау хватают маленьких детей белых поселенцев, держат их на весу за ноги, разрубают пополам своими острыми, как бритва, пангами, а куски бросают в отверстия туалетов. Вот что привело белых за стол переговоров! Вот символы, понятные белым!

– Мы никогда не опустимся до такого варварства, – решительно сказал Нельсон Мандела, и Мозес еще ближе наклонился к нему, глядя в глаза. Они смотрели друг на друга, и Мозес быстро размышлял. Он заставил противника вступить в борьбу, выразиться ясно перед воинственными членами руководства Конгресса. Известие об отказе Манделы начать войну без ограничений быстро дойдет до «молодых ястребов», до «буйволов» и всех тех, кто составляет основу личной поддержки Мозеса.

Теперь он больше не будет теснить Манделу, это может только отбросить его самого назад с отвоеванных позиций. Нельзя позволить Манделе сказать, что в будущем он может согласиться на более решительные меры. Он выставил Манделу пацифистом в глазах сторонников насильственных действий и показал им контраст: свое полное ярости сердце.

Гама презрительно отодвинулся от Манделы и насмешливо улыбнулся, глядя на молодых людей в конце стола, как будто устал уговаривать тупого, упрямого ребенка.

Потом сел, скрестил руки и опустил подбородок на грудь. Больше в разговоре он не участвовал, оставаясь мрачно-безразличным, но само его молчание насмехалось над предложенным Манделой ограниченным саботажем по отношению к правительственной собственности.

Он высказался, но понимал, что нужны дела, а не слова, чтобы его приняли как настоящего вожака.

«Я дам им дело – такое, после которого в их сердцах не останется сомнений», – подумал он, и его лицо было мрачным и решительным.

* * *

Мотоцикл – подарок отца. Огромный «Харли-Дэвидсон» с сиденьем, как ковбойское седло, и с переключателями на боку серебряного бака. Шон не вполне понимал, почему Шаса подарил ему мотоцикл. Его выпускные оценки в «Академии Костелло» не стоили такой отцовской щедрости. Может, Шаса радовался тому, что сын вообще закончил школу? Возможно, он считал, что нужно подбодрить Шона, а может, наконец, просто искупал свою вину перед старшим сыном? Но задумываться над этим Шон не стал. Машина была великолепная, сплошной хром, эмаль, красные алмазы огней. Такая машина способна привлечь взгляд любой девицы, и Шон гонял на огромной скорости по прямым дорогам за аэропортом.

Но сейчас мотор у него между коленей урчал негромко; на вершине холма Шон погасил фары, а потом заглушил двигатель; машина под действием силы тяготения покатила вниз. Они тихо катили в темноте: в этом элегантном пригороде уличных фонарей не было. Участки вокруг каждого большого дома – размером с небольшую ферму.

У подножия холма Шон свернул с дороги. Через мелкую канаву перебрались под деревья. Поднялись по склону, и Шон поставил мотоцикл на тормоз.

– Готов? – спросил он своего спутника.