За чертой - Кормак Маккарти (1994)

— Gúero, — сказала она. — ¿Busca el herido, no?[490]

— Es mi hermano.[491]

Постояли молча. Его руку она не отпускала. Он попытался заглянуть ей в глаза, но стекла очков давали блики, к тому же одно стекло было тусклым от грязи, как будто она вообще этим глазом не видит, а потому и не находит нужным его протереть.

— ¿El vivía?[492] — сказал он.

Она сказала, что, когда его везли мимо ее двери, он был жив, кроме того, люди бежали за грузовиком до околицы, так что, пока он был здесь, в Мата-Ортис, он был жив, а что было дальше, кто может сказать?

Он поблагодарил ее и повернулся уходить.

— ¿Es su perro?[493] — сказала она.

Он сказал, что это собака брата. Она сказала, что она так и подумала, потому что у собаки озабоченный вид. Она выглянула на улицу, где стоял конь.

— Es su caballo,[494] — сказала она.

— Sí.

Она кивнула.

— Bueno, — сказала она. — Monte, caballero. Monte у vaya con Dios.[495]

Он поблагодарил ее, подошел к коню, отвязал его и сел верхом. Повернувшись, коснулся поля шляпы и поклонился женщине, которая стояла в дверях.

— Momento,[496] — крикнула она.

Он подождал. Через мгновение к двери вышла девочка, протиснулась мимо женщины, подошла к стремени его коня и подняла взгляд на него. Она была очень хорошенькая и сильно стеснялась. Подняла руку со сжатым кулачком.

— ¿Qué tiene?[497] — сказал он.

— Tómelo.[498]

Он опустил руку, и она положила в нее маленькое серебряное сердечко. Он поднял его к свету и осмотрел. Спросил ее, что это такое.

— Un milagro,[499] — сказала она.

— ¿Milagro?[500]

— Sí. Para el gúero. El gúero herido.[501]

Он повертел сердечко в руке, потом бросил взгляд на нее.

— No era herido en el corazón,[502] — сказал он.

Но она лишь смотрела в сторону и не отвечала, а он поблагодарил ее и опустил сердечко в карман рубашки.

— Gracias, — сказал он. — Muchas gracias.[503]

Так больше ничего и не сказав, она отступила в сторону.

— Que joven tan valiente,[504] — сказала она.

Он согласился, что да, конечно, его брат храбрый, затем снова тронул поле шляпы, махнул рукой старой женщине, все еще стоявшей в дверях со своей шлепалкой, сжал коня шенкелями и пустился дальше по единственной улочке деревни Мата-Ортис к северу, в направлении Сан-Диего.

Было темно, обложные дождевые тучи закрывали звезды, но вот и знакомый мост, а после него подъем к domicilios.[505] Заходясь лаем, опять накинулись те же собаки, окружили коня, и он поехал мимо слабо освещенных дверных проемов и оставшихся после готовки ужина кострищ туда, где над огороженной территорией в сыром воздухе курился печной дымок. Он не заметил, чтобы кто-нибудь побежал разносить весть о его появлении, но когда он приблизился к дверям дома семейства Муньос, хозяйка уже стояла на крылечке, ждала его. Из домов высыпали люди. Сидя в седле, он посмотрел на нее.

— ¿El está?[506] — сказал он.

— Sí. Él está.[507]

— ¿Él vive?[508]

— El vive.[509]

Билли спешился, подал поводья мальчику, стоявшему ближе всех из собравшейся поглазеть на него публики, снял шляпу и вошел в низенькую дверь. Женщина — следом. Бойд лежал на соломенном тюфяке у дальней стены комнаты. Пес уже тоже был здесь, лежал, свернувшись на тюфяке рядом с ним. Около него на полу стояли приношения в виде съестного и цветов, святых ликов на досках, глиняных пластинках и на ткани, деревянных кустарных шкатулок с разного рода milagros,[510] горшочков-олла, корзиночек и стеклянных флакончиков и статуэток. В стенной нише над ним горела свеча в стаканчике у ног простой деревянной Мадонны, но это было единственным освещением.

— Regalos de los obreros,[511] — прошептала хозяйка.

— ¿Del ejido?[512]