Коммодор Хорнблауэр - Сесил Форестер (1945)

Буш отдал в точности те же самые приказы, которые хотел от него услышать Хорнблауэр — но удовольствие, полученное от того, что они все же прозвучали не компенсировало раздражения, которое Хорнблауэр испытывал из-за необходимости вдаваться в ненужный разговор, — а теперь еще предстояло поддерживать непринужденную беседу за завтраком. Напряженная тишина корабля, замершего по боевой тревоге сменилась суетой смены вахты; Буш приказал принести на шканцы стол и стулья, а теперь суетился рядом, дожидаясь, пока коммодор соблаговолит усесться. Одного взгляда, брошенного Хорнблауэром на Брауна, хватило, чтобы стол был мгновенно накрыт деликатесами, соответствующими важности момента, которые Браун выбрал из запасов, присланных на борт Барбарой — лучшие бисквиты, которые только можно было купить за деньги, масло в каменном горшочке, еще совсем почти не протухшее, земляничный джем, хорошо прокопченная ветчина, копченая баранина с фермы в Эксморе, сыры: чеддер и стильтон. Брауну пришла в голову отличная идея — пожертвовать несколькими драгоценными лимонами и приготовить импровизированный лимонад, облагородив, таким образом вкус воды из корабельных запасов. Браун знал, что Хорнблауэр не переносил самой мысли о том, чтобы пить пиво на завтрак, даже самый маленький стаканчик — а кроме пива и воды ничего не было.

Буш довольным взглядом окинул накрытый стол и, по приглашению Хорнблауэра, присел, аппетитно потирая руки. Буш тоже большую часть своей жизни был беден и, к тому же, отягощен целым сонмом сестер, живущих на его жалование. Он пока еще не пресытился излишествами относительно обеспеченной жизни. С Хорнблауэром же воображение сыграло злую шутку: он хотел кофе и не мог получить его; в результате ему не хотелось вообще ничего. Даже лимонад казался лишь жалкой насмешкой над мечтами желудка. Хорнблауэр ел рассеянно, ему даже казалось, что Буш, щедро намазывая маслом бисквит и поглощая его, с аппетитом, которого от него следовало ожидать после ночи, проведенной на палубе, делает это так откровенно нарочно, чтобы его позлить. Буш покосился на него через стол и счел за лучшее отказаться от своей предыдущей мысли — похвалить богатство стола. Если его странный коммодор решил испортить себе настроение, то лучше оставить его в покое. Обостренное восприятие Хорнблауэра уловило этот жест. «Буш порой понимает меня лучше жены» — подумал он.

Наконец Хорнблауэр вынул часы, напоминая Бушу про то, что надлежало сделать теперь.

— Вызвать подвахтенных. Подсменить палубную вахту на завтрак, — приказал Буш.

Было нечто странное, если не сказать — драматичное, — в том, что они сидели под ласковыми лучами балтийского солнышка и наслаждались завтраком, в то время, как не более чем в трех милях от них, на берегу, орды тирана, покорившего всю Европу, могли лишь беспомощно взирать на это пиршество. Браун предложил сигары; Буш обрезал конец своей складным матросским ножом, который он вытащил из бокового карман и Браун, прихватив тлеющий фитиль из бочонка, стоявшего позади шканцевых карронад, дал офицерам прикурить.

Хорнблауэр с наслаждением затянулся и нашел, что просто не в состоянии и дальше оставаться в плохом настроении — теперь, когда светило солнце, сигара была хорошо раскурена, а миллион французских солдат — авангард армии Бонапарта — находился всего в каких-нибудь трех милях. Стол был убран и он с удовольствием вытянул ноги. Даже Буш попытался сделать то же самое, с тем только, что уселся поглубже, а не сдвинулся на краешек стула. Его деревянная нога торчала прямо вперед, в то время как другая, здоровая, оставалась аккуратно подогнутой. «Несравненный» по-прежнему величественно скользил вперед под прямыми парусами, слегка кренясь под ветром, а зеленое море весело пенилось под его бушпритом. Хорнблауэр вновь затянулся сигарой, охваченный странным душевным покоем. После его недавней досады это было как невероятное избавление от резкой зубной боли.