Беззаботные годы - Элизабет Джейн Говард (1990)

Мисс Миллимент сидела на кровати у себя в маленькой задней комнате дома в Стоук-Ньюингтоне. Поверх широкой, формой напоминающей валик фланелевой ночной рубашки она надела одну из отцовских пижамных курток. Как обычно перед сном, попивая горячую воду, вскипяченную в кастрюльке на маленькой газовой плитке, которую хозяйка дома нехотя позволила ей поставить у себя исключительно для этой цели, мисс Миллимент читала Теннисона. Сорокаваттная лампочка на потолке не имела абажура, поэтому давала больше света. Волосы мисс Миллимент двумя косицами оттенка устричной раковины свешивались вдоль ее мягко колышущихся брылей. Время от времени ей приходилось снимать очки, запотевшие от Теннисона и горячей воды, и протирать их. Прошли годы, с тех пор как она в последний раз читала лауреата, как она продолжала мысленно называть его, но в разгар ужина вдруг вспомнила о нем. С какой стати фаршированное баранье сердце и, если уж на то пошло, печеные яблоки с заварным кремом напомнили ей о Теннисоне? Разумеется, еда тут ни при чем, все дело в том, что ужинала она одна в гостиной миссис Тимпсон, помещении настолько тихом и укутанном в чехлы, что жевать, глотать и даже дышать в ней духом насмерть уваренной капусты казалось возмутительным кощунством. Мисс Миллимент ела в ней каждый вечер, в соответствии с неумолимой сменой блюд в меню, обновляющемся каждые две недели, но этим вечером, пока она пыталась подбодрить себя мыслями о завтрашнем обеде на Лэнсдаун-роуд, ее вдруг осенило, что пятничных обедов не будет ни на следующей неделе, ни в предстоящие шесть недель. Паника, внезапная и болезненная, как ветры, которыми она также страдала, быстро взметнулась в ней, и она поспешила погасить ее, пока не стало слишком поздно. Те летние каникулы, когда ей было столько же лет, сколько сейчас Полли… где же это было, в Гастингсе? (Ностальгия вызывала ощущение уюта, но соскальзывала легко, как старое одеяло из гагачьего пуха.) Или в Бродстейрсе? Что ей запомнилось, так это обнесенный стеной сад и то, как она лазила вместе с Джеком под сетку и ела малину, только почти ничего не съела, потому что в сетке запуталась какая-то птица, и пришлось отгонять ее… Но какое отношение сетка, защищающая ягоды и фрукты от птиц, имеет к Теннисону? Ах, да: она оставила дверцу в сетке открытой для птицы, и когда это выяснилось, ее брат – а он был пятью годами старше и сообразительнее – сказал всем, что это сделала она. В наказание пришлось заучивать наизусть сотню строк из «Королевских идиллий». Так она в первый раз осознала зияющую пропасть между людьми и последствиями. Теннисон стал откровением, а предательство Джека – наказанием. Стараясь не вспоминать, сколько она натерпелась от Джека, он оставался доброжелательным и даже дружелюбным компаньоном неделями, а потом без предупреждения бросал ее, она задумалась, почему предательства застревают в памяти прочнее, чем откровения. Ведь, в конце концов, у нее до сих пор есть Теннисон, а Джек мертв. Как она его боготворила! Это для него она молилась о том, чтобы стать хорошенькой (или хотя бы немного лучше, господи)! Это ради него она тушевалась, с самого начала как-то догадавшись, что ему невыносимо быть вторым. Но прошли годы, прежде чем она поняла, что на самом деле он стыдился ее, не желал, чтобы она показывалась его друзьям, когда те приходили в дом викария, и если выходил куда-то в люди, то ее с собой никогда не брал.