Царствие Хаоса (сборник) - Сборник (2014)

Ты говорил, что телевизор превратит нас в пассивных потребителей чужих слов, и нам следует расколотить его кувалдой, чтобы выпустить нашу творческую силу на волю, совершить акт творения посредством разрушения, сровнять с землей наши отупелые, потребительские, капиталистические, мелочные, прыщавые жизни и возвести на обугленной земле новые; ты говорил, еще никто не жалел перед смертью, что мало смотрел телевизор, но я буду жалеть. Мне жаль, что я так редко смотрела «Друзей» и составила такой длинный список «Глупых сериалов, которые я, как уже неоднократно было сказано, не смотрю». Могу представить, как ты умер (тебе перерезало яремную вену осколком зеркала, перед которым ты тщетно пытался зачесать волосы на лысину), но уже не могу вспомнить, на что похожи «Настоящие домохозяйки». Однажды я сказала тебе, что, по моему мнению, «мыльные оперы» — самая реалистичная форма повествования, потому что они никогда не кончаются на «долго и счастливо», они вообще не кончаются, а ты рассмеялся, словно это была шутка, и теперь я думаю, что объектом шутки оказалась я сама, ведь «мыльные оперы» кончились вместе со всем прочим.

Снаружи ничего не осталось. Так говорят по радио, хотя большую часть времени никто ничего не говорит. Иногда, сквозь помехи, мы слышим чей-то плач.

Снаружи не осталось ничего, и глупо надеяться, что это не так, мы все с этим согласны — кроме тех случаев, когда приходится выставить кого-то за дверь. И тогда мы делаем вид, будто это не смертный приговор, а всего лишь другая жизнь. Снаружи может быть что угодно, говорим мы. Ей здесь не нравилось, не настолько, чтобы следовать правилам и подчиняться приказам, так, быть может, снаружи ей понравится больше.

Быть может, если Тереза Бэббидж предпочла не трахаться с подростком, если ее это не заводило, в отличие от тебя, если она сделала вид, что предложение Исаака было просьбой, а не приказом, и вежливо отказалась, то это был ее выбор, и, быть может, проблуждав несколько ночей в дикой пустыне, она не станет о нем сожалеть.

Это не казнь, сказал Исаак прошлой ночью, когда запер за ней двери. Это даже не наказание. Просто разумная политика мирного общества. Делай как все — или выметайся.

Она сказала, что он ебанутый. Спросила: как насчет феминизма, и Хилари Клинтон, и Эм-ти-ви, и как мальчишка, родившийся в двадцать первом веке, мог проглотить всю эту чушь, мир уже две тысячи лет работает иначе? — а он ответил, что мир погиб и что много чего не случалось уже две тысячи лет — и ему вовсе не пришлось прямиком заявлять: «Я свет миру»[14], — чтобы мы поняли намек.

Возможно, она думала, что ее сестры уйдут вместе с ней, но ошиблась. Вряд ли она надеялась, что я составлю ей компанию, хотя могла ожидать, что я приду попрощаться. Она не знала, как я отношусь к прощаниям.

Она не говорила мне, что собирается ему отказать, иначе я бы ее переубедила. Рассказала бы о вещах, которые приходится делать, о том, как терпеть, о том, как быть девушкой, которая остается. Рассказала бы, каково это, когда тебя бросают, но она не спросила, и ее вытолкали за дверь без теплой одежды, и без еды, и без малейшего гребаного представления о том, как выживать, потому что пока все прочие учились стрелять, варить мыло и заготавливать грибы, она нянчила будущего мессию, и теперь, вероятно, она мертва. Я сохранила свой ноутбук. Разумеется, батарейка давным-давно села, но иногда я смотрю в пустой экран и вспоминаю. Я и раньше любила смотреть на помехи, особенно когда мне плохо. Любила вглядываться в безжизненные шумы, любила, прищурившись, изучать бесплодные пустоши, почти веря, что если постараться, можно призвать хаос к порядку, что где-то за волнистыми линиями прячется лицо, голос, целый мир.