На третий день я просыпаюсь в спальном мешке, дрожа от холода и боли во всем теле, и понимаю, что и сегодня я до Вейла не дойду.

Но я достаточно близко, и уже начинают встречаться отдельные дома, а второстепенная дорога, отходящая от южной стороны шоссе, ведет в коттеджный поселок. За поселком видны лыжные склоны, на которых еще блестят островки искусственного снега. Интересно, как давно его перестали подновлять.

Еще интересно, живут ли сейчас в каком-нибудь из этих домов люди и сколько из них принадлежит звездам кино и воротилам Силиконовой долины, приезжавшим сюда на месяц-другой в год.

А еще интересно, пустит ли кто-нибудь к себе путника, у которого стерты в кровь ноги и который только что проснулся с Жаром.

* * *

Кое-как умудряюсь свернуть спальный мешок, хотя рулон получился не то чтобы очень аккуратным. Нет сил забросить рюкзак на плечи, поэтому я волоку его за собой — через пустынное шоссе, через рельсы и по заросшему кустарником склону к второстепенной дороге. Тут есть что-то вроде тропы, пробитой скатившимися с горы валунами. Я то ползу, то бреду по ней, пока не выхожу на начало улицы.

Через дорогу от меня — дом. Подойти к нему? Если в нем живут люди, то они, вероятно, просто пристрелят меня — как объект, представляющий угрозу для их здоровья. Если в доме никого нет, я не знаю, как в него попаду.

Я могу просто лечь здесь, на обочине дороги, и умирать. Если повезет, меня найдут и спасут соседи… если тут есть какие-нибудь соседи.

Дом, скорее всего, пустой. Вряд ли в Вейле осталось много людей после того, как перестал ходить транспорт и прекратилась доставка продуктов. Но у тех, кто остался, наверное, есть генераторы и охотничьи ружья. Правда, когда я встаю на четвереньки, собираю вещи с земли и, наконец, привожу себя в вертикальное положение, никто в меня не стреляет. Или я не почувствовала. И когда тащу рюкзак и разорванный теперь спальный мешок через дорогу, а потом на открытую веранду деревянного коттеджа, в меня тоже никто не стреляет — или я не почувствовала. На половине пути по лестнице из восьми ступенек пришлось остановиться и передохнуть, так что времени у них было достаточно.

Веранда охватывает коттедж по всему периметру, и я иду к задней части дома, думая, что, может, попытаюсь взломать окно карманным ножом. Но там оказывается, что раздвижная дверь вырвана из пазов и приставлена к проему рядом с шикарным газовым грилем. Отталкиваю дверь — это занимает несколько минут, — протискиваюсь в щель через зазор и падаю вместе с рюкзаком и спальным мешком на пахнущий затхлостью диван в большой комнате с пустым камином и кожаной мебелью. Все тело болит. Я сворачиваюсь калачиком, тяжело дышу, меня трясет от озноба. Так холодно, что у меня стучат зубы и болят даже соски.

Я лежу так, может быть, полчаса, может, всего двадцать минут, но кажется, что год. Когда дрожь унимается — это словно сцена из «Маленького домика в прериях», — я поднимаюсь и бреду на кухню. По пути нахожу ванную. Воды нет, но в аптечке есть полбутылки «Найквила»[5] и немного «Экседрина». Дверь оружейного шкафа в коридоре была, похоже, отжата чем-то вроде лома.

Все оружие забрали. Но тот, кто это сделал, в спешке рассыпал коробку патронов. Я опускаюсь на корточки, чтобы их подобрать. Тяжелые. Оружия у меня нет, но патроны можно будет обменять на еду. Складываю их в карманы штанов и, следуя на запах гниющих фруктов, попадаю на кухню. В холодильнике воняет тухлым, зато я нахожу в нем две пластиковые канистры воды, причем одна из них — полная. В шкафу рядом с холодильником оказывается еще полтора десятка канистр, запечатанный пакет клюквенного сока, две бутылки «Маунтин Дью». Прочий улов: белковый порошок, пакет пораженных долгоносиком крекеров, целая упаковка печенья «Орео», закрытая коробка батончиков мюсли, две банки сардин, стеклянная банка чечевицы и мешок червивой муки. А на полу в кладовой валяется куча упаковок быстрорастворимой вермишели. Я готова разрыдаться от счастья.