Костяные часы - Дэвид Митчелл (2014)

Мимо, хлопая крыльями, пролетает летучая мышь, будто марионетка на ниточках в дурацком фильме про вампиров.

– Вообще-то, нет, если честно. Я дальше Ирландии никуда не ездила. Мы иногда навещаем мамину родню в Корке.

– И как там?

– Там все по-другому. В Корке, конечно, нет всяких КПП и бомбы не взрывают, как в Северной Ирландии, но и там чувствуется напряженность, а о политике лучше вообще не заговаривать. Тэтчер все ненавидят, ну из-за Бобби Сэндса и его товарищей по голодовке. Там живет моя двоюродная бабушка, мамина тетя, ее зовут Эйлиш – так вот она просто блеск! Разводит кур, а в угольном погребе хранит ружье. В молодости она ездила в Катманду – на велосипеде, представляешь? Нет, правда. Вот ей точно это твое чувство знакомо – ну, что нужно везде-везде побывать. У нее масса всяких фотографий и газетных вырезок, я сама видела. Сейчас она живет на мысу недалеко от Бантри, на полуострове Шипсхед. Там такая глушь, ну просто край света. Вообще ничего нет – ни магазинов, ни… В общем, ничего. Но, если честно, мне там нравится. Только я это не каждому скажу.

В небе висит серп месяца, такой острый, что палец обрезать можно.

Мы молчим, но без неловкости. Потом Брубек спрашивает:

– Слушай, Сайкс, а ты знаешь про вторую пуповину?

Мне не видно его лица.

– Про что?

– Ну, младенец в утробе соединен с матерью…

– Да знаю я, что такое пуповина. А какая еще вторая?

– Ну, второй пуповиной психологи называют невидимую эмоциональную связь, которая существует между ребенком и родителями. Все детство. А в один прекрасный день ты крепко ссоришься – с матерью, если ты девочка, или с отцом, если ты мальчик, – и эта вторая пуповина разрывается. И вот тогда только и можно уйти в огромный широкий мир, стать по-настоящему взрослым, жить по своим правилам. В общем, это что-то вроде ритуала окончательного перехода к взрослению.

– Да я все время с ма ругаюсь! Ежедневно. Она обращается со мной как с десятилетней.

Брубек снова закуривает, с наслаждением затягивается, передает мне пачку.

– Я говорю о куда более крупной и неприятной ссоре. После которой сразу становится ясно, что ты больше не ребенок.

– А с чего это ты вдруг решил поделиться со мной перлами премудрости?

Он осторожно подбирает слова для ответа:

– Если сбегаешь из дома, потому что твой папаша – мелкий преступник, который бьет твою мать и спускает тебя с лестницы, когда ты пытаешься его остановить, то побег вполне оправдан. Беги. Я готов отдать тебе все свои деньги, скопленные на «Интеррейл». Но если сегодня ты сидишь здесь потому, что твоя пуповина оборвалась, то да, это больно, но неизбежно. Не вини маму. Ты просто стала взрослой, так что незачем ее за это наказывать.

– Но она дала мне пощечину!

– Спорим, ей сейчас тоже хреново.

– Ты ее просто не знаешь!

– А ты уверена, что знаешь, Сайкс?

– Да ты вообще о чем?!

Брубек не отвечает. Ну и я молчу.

В церкви тихо, как в могиле. Брубек спит на груде пыльных подушек. Мы прячемся на галерее вдоль задней стены; если вдруг сатанисты явятся сюда на черную мессу, нас не заметят. Ноги ноют, кровавый волдырь на ушибленном пальце пульсирует болью, а в голове крутится утренняя сцена: Винни со Стеллой в постели. Неужели секс со мной был так плох? Или я не так одевалась, не так говорила, увлекалась не той музыкой?